"Маремьяна Романовна Голубкова, Николай Павлович Леонтьев. Мать Печора (Трилогия) " - читать интересную книгу автора

Ну а придут рыбаки, я снова за работу. Худо ли, добро ли жилось мне -
никто спрашивать не станет, и жаловаться некому.
Весной-то еще ничего: светлая пора, солнце греет, птицы поют. Под их
песни и мне поется. А вот осень пришла, до чего мне худо да тяжело было!
Дни коротки, ночи темны, время тоскливо. Польют дожди, подует буря с
присвистом - страх волосы вздымает.
Как-то осенью оставили меня в землянке.
- Ты, Мариша, у нас домашница надежная. Привычно уж тебе, останься.
И не хочешь, да останешься. Скажут, что переносить через реки не
будем, - а самой мне никак их не перебрести, - вот и остаюсь. Живу день,
живу два - никто не приходит. Ветер затянул сильный, время подошло такое,
что ловить невозможно: от ветра вода набежала, реки полны, через них не
перейти.
Натерпелась я тогда страху. Ударила такая гроза, какие у нас редко
бывают. В осеннее время самые страшные грозы. В темной ночи молнии, как
пожар, полыхают, дождь льет, гром гремит. Я забилась в землянку и сижу ни
жива ни мертва. Днем-то наношу в землянку дровец да воды, чтобы вечером не
ходить. С вечера до утра не смею за дверь выглянуть. Двери завешаю, чтобы
в щелки молнию не видеть, а уж сквозь трубу или еще как - все равно
осветит. Окон в землянке нет - днем от дверей светом пользуемся, а тут я
жгу дрова в очаге прямо на земляном полу - только мне и света. Трубу
прикрою от молнии да чтобы дождем не засекало. Труба не какая-нибудь
выведена, а просто дыра в потолке. Дым худо идет, глаза ест. А слезы у
меня и так ручьем бегут.
Днем посветлее станет, я успокоюсь и кое-как ненадолго засну.
Умучаюсь за ночь, так глаза сами закатятся. Две ночи такие страшные были.
А потом ни грома уж нет, ни дождя, а у меня со страху, видно, в голове
мешаться стало. И чудится мне, будто по землянке собака бегает, царапает
песок зубами и когтями, будто рвет кого. И было это мне хуже всякого
грома. Ночь кое-как скоротала. Утром свет проглянул - вышла я посмотреть,
какая там собака, наверно весь песок с землянки срыт. Посмотрела, а там и
следу никакой собаки нет.
Четвертая ночь приходит. Думаю - последняя моя ночь, что-нибудь со
мной да будет.
Вот и солнце село. Я воды запасла, двери закрыла, огонек разложила,
рыбку в котелке варю. А один парень был у нас, Трофимом звали. Он вперед
других прибежал к землянке, взял длинную черемуховую палку, приготовленную
для обручей на бочки, да вдоль землянки как стегнул, так на меня с потолка
песок посыпался. Я вскочила, с испугу-то ничего больше не придумала -
хватила в руки икону, что висела в углу землянки, и взмолилась:
- Артемий праведный, сохрани меня, младенца, дай мне ума и крепости.
Что в голову пришло, то и сказала. И сама выбежала вон на улицу. А
Трофим за землянкой расхохотался, как дьявол. Я и не понимаю, что это
человек хохочет. И люди подходят ко мне близко, а я никого не вижу, не
знаю, где стою.
Потом я целые сутки лежала, ничего не пила и не ела. Бабы пожалели
меня немножко, а мужикам - и так прошло. Ума не лишилась, и ладно.
В тот же год я в огне горела. Рыбаки на горке рыбу убирали, а я одна
в землянке уху варила да чайники на всех грела. Оставили меня в землянке