12

В совхозе было много хлопот с оленями. Загоняли, считали. Недосчитались многих, и опять партия рабочих ушла в тайгу.

— Как заиграю завтра на кормежку, придут! — сказал Иван Васильич Крылатов. — Хлебушек поманит!

— Посмотрим, — согласился директор Роман Николаич. — А завтра с утра опять облаву устроим. Интересно, Богатырь пришел?

— Нет, не пришел, — покачал головой Иван Васильич. — Ребята теперь расстраиваться будут. На выставку же его хотели...

— А ребята с вами пришли?

У Ивана Васильича была привычка, разговаривая с человеком, глядеть не в глаза ему, а куда-то вдаль. Словно он говорит так, между прочим, а сам думает о чем-то своем или видит вдали что-то очень милое и приятное, от чего ему и отрываться не хочется.

Так же вот раздумчиво, устремив в неведомо какую даль свои голубые глаза, Иван Васильич разговаривал и с директором. Но когда Роман Николаич спросил о ребятах, Крылатов вскинул брови и взглянул на него:

— Ребята? Нет... Со мной их не было. Сначала шли сзади, а потом уметнулись куда-то. Хотел пробрать... Тут облава нужна, а их след простыл! Покричал, покричал...

— Не видать их что-то, — сказал директор, скрывая беспокойство. — Ну-ка, пошлите кого-нибудь домой. Пусть узнают.

Ребят не было. Тревога пошла по совхозу. Расспрашивали друг у друга — кто их видел в последний раз, где их видели... Разговоры, шепоты, догадки, ожидание. Толина мать, Евдокия Ивановна, в слезах ходила от дома к дому и у всех спрашивала, пришел ли кто из ребят. Директор послал за Андреем Михалычем. Но Андрей Михалыч, проводив стадо, остался в тайге искать оставшихся там оленей.

— Выйдут! Попозже придут! — успокаивали друг друга люди. — Не маленькие. В тайге выросли.

В сумерках вернулся Андрей Михалыч, пригнал еще с десяток оленей. Бросились к нему, но и он ничего не слыхал о ребятах. Тут Евдокия Ивановна, браня на весь совхоз мужа, собрала рюкзак, закинула его за плечи и, покрывшись платком, отправилась в тайгу на розыски сына.

Андрею Михалычу сказали об этом. Он задержал ее во дворе у самых ворот:

— Это что же — на прогулку?

— Еще и смеешься! — крикнула Евдокия Ивановна. — Сын погибает, а он смеется!

— Я над тобой смеюсь, — мягко, словно ребенку, ответил Андрей Михалыч. — Ну куда ты на ночь глядя? Сама потеряешься, хлопот наделаешь. Иди домой, иди! Не беспокойся. Наш Толька в тайге не новичок — и сам выйдет и ребят выведет. А где ж ты их сейчас в темноте найдешь? Эх-эх! Плохо у тебя шарики работают. Вот на заре сядем на лошадей и отправимся. Тут и крутятся где-нибудь, не за сто километров ушли. Еще, глядишь, явятся сейчас...

Но ребята не являлись. Тревога нарастала. Антонова мать сидела у Крылатовых и не могла идти домой. Муж пошел на дежурство, сидеть сейчас дома одной — с ума сойдешь.

— С тайгой шутки плохие, — повторяла она, качая головой.

— Ничего, ничего! Пусть привыкают, — отвечала мать Сережи и Кати. — Им тайгу знать надо как следует.

Так говорила она вслух. Круглолицая, широкоплечая, всегда внешне спокойная, Анисья Крылатова не любила показывать людям ни своих огорчений, ни своих тревог. Но про себя повторяла слова: «С тайгой шутки плохи. Ох, плохи!»

Она-то хорошо знала, как легко в тайге пропасть человеку.

А Надежда Любимовна ходила от дома к дому, кричала и плакала:

— Ну эта, наша-то чертячка, куда побежала, а? Ну, куда ее поволокло совсем раздетую, а? Ну, головушка ж ты моя, вот ребята нынче пошли — и все-то им везде нужно, а?! И как я родителям скажу, если что? А?

На заре, когда лишь чуть забрезжило и в лесу обозначились тропы, трое верховых выехали из совхоза — Андрей Михалыч Серебряков, кормач Крылатов и молодой объездчик Алеша Ермолин, пионерский вожатый. У Серебрякова сильно осунулось за ночь лицо, а взгляд стал еще острей и зорче.

— Ничего, ничего, — успокоительно, ласковым голосом повторял Иван Васильич Крылатов. — Найдем. Люди ходят — следы оставляют. А ведь, разбей меня гром, это они своего Богатыря ловят! Из-за него и в тайге остались, не иначе!

И он все так же задумчиво глядел вдаль, будто видя там что-то свое, никому больше не известное. Только морщины на лбу у него стали сегодня немного глубже и улыбка не так охотно появлялась на загорелом лице.