"Ярослав Голованов. Заводная обезьяна ("Канун великого старта" #2)" - читать интересную книгу автора

поставили кружки уже потому, что это был голос Сашки Косолапова, а не
вахтенных штурманов, голоса которых знали с полуслова и которые всем уже
порядком обрыдли. А говорил Сашка так:
- Товарищи! У нашего микрофона - бригадир жиро-мучного цеха Василий
Харитонович Резник. Предоставляем ему слово.
- Во дают! - завопил Сережка Голубь, но на него цыкнули так страшно и
дружно, что у Сережки перехватило дыхание. Стало очень тихо. Так тихо, что
все ясно услышали, как Сашка сказал шепотом:
- Давай, дед...
Зашуршала бумажка. Дед кашлянул и заговорил не своим, высоким голосом:
- Товарищи! В дни, когда проходит наш рейс, вся наша страна переживает
невиданный трудовой подъем. Труженики города и деревни прилагают все усилия,
чтобы досрочно выполнить поставленные перед ними грандиозные задачи...
Дед не уточнял, какие конкретно усилия прилагают труженики города и
деревни, а ограничивался общими формулировками. Более подробно он
остановился лишь на вопросах, связанных с добычей рыбы, зачитав таблицу
уловов по годам, взятую Бережным из справочника "СССР в цифрах".
Дед сидел перед маленькой сетчатой головкой микрофона, подавшись вперед
и вытянув шею. Он вовсе не был уверен, что его слышит весь траулер, и
все-таки микрофон сковывал его до косноязычия и одеревенения всего тела. Дед
совершенно не понимал того, что он говорит. Он старался только не упустить
глазами строчку, правильно прочитывать и называть слова, большинство из
которых его язык выговаривал крайне редко. Не успевал он сказать одно слово,
как уже надо было произносить другое, он говорил все быстрее и быстрее, но
все равно паузы казались ему длинными, как зимние ночи. Он не понимал, что
говорит много глупостей, вроде того, что "жиро-мучная установка должна стать
знаменем в выполнении рейсового задания", а через фразу призывал это знамя
поднять. Впрочем, никто из слушавших деда в столовой этого не замечал.
Сашка стоял за спиной деда, изредка глядя, на зеленый глазок индикатора
громкости. Он уже не переживал за деда и не жалел его, глядя, как темнеет от
пота его линялая штапельная ковбойка. Сашке было стыдно. За деда, за себя,
за всех, кто слушает, за то, что все они допускают это публичное унижение
старого человека. И когда дед, дойдя до фразы: "координируя движение судна,
гидроакустики обязаны в кратчайший...", вдруг запнулся на. Этом идиотском
"кратчайший", буквы которого были размыты на бумаге, запнулся так, что и со
второго раза не сумел его одолеть, Сашка не выдержал. Он рванулся к деду,
яростно, словно давил ядовитое насекомое, выключил тумблер трансляции,
выхватил у Резника речь, смял в кулаке и, швырнув бумажный шарик в угол,
закричал:
- Дед! Да скажи ты им по-человечески! Можешь ты по-человечески
говорить? Отвечай: можешь или нет?!
- Могу.- Дед оторопело моргал. Теперь он уже окончательно растерялся и
совсем не знал, что же ему дальше делать.- Господи! Ну говорил же я: не мое
это дело,- взмолился он вдруг, но Сашка перебил старика:
- Твое! Это - твое дело. Только скажи просто: так, мол, и так, ребята.
Вот что я думаю. Понял?
- Понял... Только обожди...
После того, как выключили трансляцию, столовая, внимавшая речи в
мертвом молчании, разумеется, не потому, что кого-нибудь интересовала
собственно речь, а потому, что всем казался забавным сам факт выступления