"Ярослав Голованов. Заводная обезьяна ("Канун великого старта" #2)" - читать интересную книгу автора

Разговор с Лазаревым был для Бережного делом простым и коротким.
Фофочке поручалось написать "Молнию", посвященную почину деда Резника, и
вывесить ее в столовой. "Молния" должна быть "видной", то есть большой по
размеру и яркой по исполнению. Кроме того, Фофочке отныне вменялось в
обязанность ("Считайте, что это ваше комсомольское поручение") и впредь
писать "Молнии", которые должны "оперативно освещать ход соревнования".
"Молнии" требовалось обязательно нумеровать, а после вывешивания -
досматривать за ними, следить, чтобы их ненароком не сорвали, не употребили
на какую-нибудь завертку или другую нужду. При замене старой "Молнии" на
новую ни в коем случае эту старую нельзя было выбрасывать, ее следовало
непременно сдавать лично Николаю Дмитриевичу. (Бережной собирал
овеществленные свидетельства своей политико-воспитательной работы. Еще
совсем недавно он работал в обкоме, был там освобожден по причинам, о
которых не любил вспоминать, Словом, не сошлись они характерами с новым
секретарем, как туманно говорил он. Так вот, на прежней работе где-то в
шкафу остался у него большой архив: альбомы с газетными вырезками, пачки
копий протоколов различных собраний и конференций, целая поленница рулонов
стенных газет и "Молний". В любую минуту можно было положить всю
документацию на стол, а там давайте разберемся: есть работа или нет работы.
И здесь, на траулере, изменять старым привычкам Николай Дмитриевич не
хотел.)
- Все ясно? - спросил Бережной Фофочку и припечатал ладонью стол.
- Ясно,- ответил Фофочка.
- Действуйте!
"Молния" была такая большая,' что уместить ее на столе в каюте было
невозможно, и Фофочка работал в столовой. Навалившись на стол животом и
высовывая в особо ответственные мгновения кончик языка, он сначала тонко и
медленно, с оттяжкой выводил контуры буквы, а затем небрежно и быстро
заливал их акварелью, отчего буквы словно тучнели, становились солидными и
тяжелыми. Увидев Фофочку за необычным занятием, подошла с камбуза Анюта,
стала смотреть и, разумеется, сглазила. Вместо "Боритесь за звание" Фофочка
вывел "Боритесь за завание". Фофочка принялся обвинять Анюту, хотя не Анюта
была тут вовсе виновата. По обыкновению в последнее время Фофочка делал
одно, а думал о другом. Дела были разные, мысли одинаковые.
Было Фофочке двадцать два года от роду, и был он влюблен так, как
только и можно влюбиться в двадцать два года. И как все влюбленные, Фофочка
мог иногда совершенно выключаться из действительности, все окружающее
становилось бесцветным, звуки слышались словно издалека. В эти мгновения с
трудом удавалось ему сохранить хотя бы зыбкие связи с окружающим миром.
За штурвалом во время своей вахты он не делал ошибок лишь потому, что
простота его обязанностей привела за несколько недель к полному автоматизму
движений. Мозг совершенно не участвовал в его труде: он вел корабль по
заданному курсу. Штурвальным мог быть даже совершенно неграмотный человек, а
Фофочка окончил мореходку, Фофочка как-никак штурман. Правда, в этом первом
своем рейсе он числился матросом, ну, да что же поделаешь! Почти все так
начинают.
Не только эти вахты, но все трудности далекого плавания: печали с
харчем, прокисшее вино, экономия пресной воды в умывальнике, несвежее белье,
бессмысленность бесконечных перекладываний с места на место грузов в трюмах,
два дня качки в Эгейском море, равно как и радости - новая дружба, баня,