"Джон Голсуорси. Сильнее смерти" - читать интересную книгу автора

малый, старше ее на пятнадцать лет, видимо, человек болезненный. Никакого
оправдания! Но спустя месяц после этого вечера Уинтон и она уже любили друг
друга и были близки не только духовно. Случай, настолько выходящий за
пределы общепринятого "хорошего тона" и представлений самого Уинтона о чести
и порядочности офицера и джентльмена, что уже и речи быть не могло о том,
чтобы взвешивать "за" и "против", - все было сплошным "против". С того
первого вечера он принадлежал ей, а она ему. Оба жили только одним желанием
- быть вместе. Но если так, почему они не уехали вдвоем? Уж, конечно, не
потому, что он не просил ее об этом. И нет сомнения, - если бы она осталась
жить после рождения Джип, они бы уехали. Но прямо решиться на это и, как она
тогда считала, испортить жизнь двоим мужчинам, было свыше ее сил при ее
мягком сердце. Смерть положила конец этой борьбе с собой прежде, чем она
нашла решение. Она была из тех женщин, у которых беззаветная привязанность
сочетается с душевными сомнениями. В этом всегда есть какая-то особая
пленительность, ибо способность женщины к твердым и быстрым решениям лишает
ее неуловимых черт таинственности и капризного непостоянства. Хотя по крови
она лишь на какую-то четверть была иностранкой, в ней почти не осталось
ничего английского. А Уинтон был англичанином до мозга костей, истым
джентльменом с той жилкой отчаянной решимости, когда человек в молодости
готов разбить вдребезги общепринятые устои, а в зрелом возрасте оберегает их
неприкосновенность. Никому не пришло бы в голову назвать Уинтона
"оригиналом"; волосы у него всегда были безукоризненно причесаны; ботинки
сверкали; он был строг и сдержан, признавал и соблюдал все каноны
благовоспитанных людей. Но в пылу своей страсти он забыл о светском обществе
со всеми его правилами. В течение года их близости он в любой момент рискнул
бы жизнью и пожертвовал бы карьерой, лишь бы провести с ней целый день; но
ни разу ни словом, ни взглядом он не скомпрометировал ее. Ограждая самым
тщательным образом ее "честь", он довел себя до такого состояния, которое
горше смерти; он даже согласился с ее желанием скрывать, что ей предстоит
произвести на свет их ребенка. Расплата по этому долгу азартного игрока
была, пожалуй, самым мужественным, что он совершил в жизни, и даже сейчас
все это напоминало о себе, как незаживающая рана.
В эту самую комнату, тогда заново обставленную по ее вкусу, он вернулся
после того, как услышал, что она умерла; стулья атласного дерева, маленькая
изящная шифоньерка в стиле XVII века, канделябры старой бронзы с экранами,
диван - все это даже теперь придавало экзотический вид его холостяцкой
квартире. Вот здесь, на столе, лежало тогда письмо, отзывающее его в полк,
который должен был выступить в поход. Если бы он знал, что ему придется
вынести, прежде чем представится случай сложить голову там, в далеких краях,
он, наверно, покончил бы счеты с жизнью здесь же, в этом же кресле у огня. В
той малой войне ему не выпало такой удачи, он только получал отличия. Когда
война кончилась, все пошло по-прежнему: военная служба, охота на тигров, на
кабанов, игра в поло, чаще, чем раньше, охота на лисиц; прибавилось только
морщин на лице и шрамов на сердце; он по-прежнему не раскрывал своей тайны
никому и понемногу стал предметом нелепого, стеснительного для него
восхищения окружающих; обычно такое восхищение вызывается сочетанием в
человеке безоглядной смелости и ледяного хладнокровия. Еще более молчаливый,
чем другие люди его склада, и уж вовсе не охотник до разговоров о женщинах,
он тем не менее не прослыл женоненавистником, хотя и подчеркнуто сторонился
женщин. После шести лет службы в Индии и Египте он потерял правую руку в бою