"Джон Голсуорси. Из сборника "Оборванец"" - читать интересную книгу автора

преступлением против всего, что они привыкли считать нормальной жизнью. Они
получали газеты - одну ежедневную и одну еженедельную, - которым верили так
же слепо, как и миллион других читателей, и пришли в ужас, прочитав в свое
время про злодеяния "гуннов", после чего не замедлили осудить кайзера и его
милитаризм с такой решительностью, словно были английскими подданными.
Именно потому их неприятно удивило, когда в тех же самых газетах стали
попадаться упоминания о "гуннах, которых немало еще живет среди нас", а
также о "шпионах" и о том, какую опасность представляют для нации эти "змеи,
вскормленные у нее на груди". Оба они были глубоко убеждены, что ни в коей
степени не являются такими "змеями", и мало-помалу стали понимать, как это
несправедливо. И, конечно, особенно остро ощущала это маленькая миссис
Гергарт, потому что удары были направлены не против нее, а против ее мужа.
Она очень хорошо знала своего мужа, знала, что он способен только тихо
работать, никому не причиняя вреда, и то, что теперь его хотят записать в
"гунны" и в "шпионы" и заклеймить всеобщей ненавистью, изумляло и возмущало
ее или, во всяком случае, должно было бы возмутить, но ее спокойный и
здравый характер не позволил ей принять все это всерьез. Что касается
Гергарта, то он стал таким молчаливым, что с каждым днем все труднее и
труднее было судить о его чувствах. Потребовалось немало времени, прежде чем
газетный патриотизм начал оказывать свое воздействие на доброжелательных
жителей Путни. Пока никто из соседей не показывал, что он считает маленького
Гергарта чудовищем и шпионом, миссис Гергарт могла спать спокойно, в полной
уверенности, что нападки газет не касаются ни Гергарта, ни ее самой. Однако
она заметила, что муж ее перестал читать газеты и отодвигал их подальше от
себя, если они попадались ему под руку в их малюсенькой гостиной с
разрисованными цветами стенами. Вероятно, он более чутко, чем она, слышал
угрожающую поступь Судьбы. Их сын Дэвид в тот год поступил на работу,
девочки учились в школе, и все шло, как обычно, в эту первую, такую длинную
военную зиму и весну. Миссис Гергарт, покончив с дневными хлопотами, вязала
носки для "наших бедных ребят, которые мерзнут в окопах", но Гергарт больше
не искал, чем бы ему помочь соседям. Миссис Гергарт решила, что он "вбил
себе в голову", будто им это неприятно.
И в самом начале весны она взяла к себе в дом глухую тетушку, жену
своего дяди с материнской стороны; тетушка эта не состояла с ней в кровном
родстве, но бедной женщине некуда было деваться; Дэвида теперь клали спать в
гостиной на жесткой кушетке, набитой конским волосом, потому что "не могла ж
она отказать бедняжке". И вот как-то в апреле под вечер, когда миссис
Гергарт была занята стиркой, к ней, запыхавшись, прибежала ее соседка миссис
Клайрхью, маленькая сухощавая женщина, на лице у которой, казалось, не было
ничего, кроме глаз, скул, волос и неукротимой решимости, и, едва войдя в
дом, выпалила:
- Ах, миссис Гергарт, вы слышали? Они потопили эту, как ее,
"Лузютанию"! А я Уилу свому говорю: "Ну что за ужас!"
И миссис Гергарт, с чьих округлых рук стекала мыльная пена, ответила:
- Конечно, ужас! Сколько их, бедных, там потонуло! Боже мой! Боже мой!
- Ах, эти гунны! Так бы и перестреляла их всех, право, перестреляла!
- Они действительно страшные люди, - подхватила миссис Гергарт. - Как
ужасно они поступили!
И только в пять часов, когда Гергарт вернулся с работы, бледный, как
полотно, она поняла, что эта катастрофа коснулась и их тоже.