"Джон Голсуорси. Из сборника "Моментальные снимки"" - читать интересную книгу автора

всех похвал", "Это подлинное искусство..."
Молчание собеседника вывело Кейстера из созерцания колец табачного
дыма. Брайс-Грин сидел неподвижно, держа в руке сигару и приоткрыв рот;
взгляд его блестящих и круглых, как галька, глаз был устремлен вниз, куда-то
ниже края скатерти. Что с ним, обжег себе губы? Ресницы у Брайс-Грина
дрогнули, он поднял глаза на Кейстера и, нервно облизнувшись, как собака,
сказал:
- Послушайте, дружище, не обижайтесь... вы что... совсем на мели? Если
я могу быть вам чем-нибудь полезен, пожалуйста, не стесняйтесь. Мы же старые
знакомые и все такое...
Он опять, выпучив глаза, уставился на какой-то предмет на полу, и
Кейстер посмотрел туда же. Там, над ковром, он увидел... свой собственный
башмак. Башмак ритмично покачивался в шести дюймах от пола, и на нем видны
были трещины... как раз посредине между носком и шнуровкой две большие
трещины. Так и есть! Кейстер давно их заметил. В башмаках этих он играл
Берти Карстерса в "Простаке" еще до войны. Хорошие были башмаки. Теперь это
его единственная пара, не считая башмаков доктора Доминика, которые он очень
берег. Кейстер перевел глаза на добродушное, озабоченное лицо Брайс-Грина.
Тяжелая капля оторвалась у Кейстера от сердца и затуманила глаз за моноклем.
Губы его искривились горькой усмешкой. Он сказал:
- Спасибо. Но откуда вы взяли, что я на мели? Вовсе нет.
- Извините. Мне просто показалось...
Глаза Брайс-Грина снова опустились, но Кейстер уже убрал ногу.
Брайс-Грин заплатил по счету и поднялся:
- Очень сожалею, дружище, но у меня свидание в половине третьего.
Чертовски рад, что встретил вас. До свидания!
- До свидания, - произнес Кейстер, - и спасибо.
Кейстер остался один. Опершись подбородком на руку, он смотрел через
монокль в пустую чашку. Наедине со своим сердцем, своими башмаками, своим
будущим... "В каких ролях вы выступали последнее время, мистер Кейстер?" "Да
так, ничего особенно интересного. Впрочем, роли были самые разнообразные".
"Понятно. Оставьте ваш адрес, сейчас не могу обещать вам ничего
определенного". "Я бы мог э-э... почитать вам что-нибудь. Может,
послушаете?" "Нет, благодарю, это преждевременно". "Ну что ж, может быть, я
пригожусь вам позднее".
Кейстер ясно представлял себе, как он смотрит при этом на антрепренера.
Боже, какой взгляд! "Великолепная жизнь!" Собачья жизнь! Все время ищешь,
ищешь, выпрашиваешь работу. Жизнь, полная бесплодных ожиданий, старательно
скрываемой нищеты, тяжкого уныния и голода.
Официант, скользя на носках, подлетел к столу: видно, хотел убрать
посуду. Надо было уходить. Вошли две молодые женщины и сели за столик у
двери. Кейстер заметил, что они посмотрели на него, до его обостренного
слуха донесся их шепот.
- Конечно, это он... в последнем акте... Разве ты не видишь его седую
прядь?
- Ах, да! Это он. В самом деле он...
Кейстер выпрямился, поправил монокль, на губах заиграла улыбка. Они
узнали в нем доктора Доминика!
- Разрешите убрать, сэр?
- Разумеется, я ухожу.