"Джон Голсуорси. Из сборника "Форсайты, Пендайсы и другие"" - читать интересную книгу автора

слишком больно. Достаточно уже того, что его одурачила песчаная буря, что он
совершенно зря совершил это тяжелое, опасное путешествие, о котором никогда
не сможет даже рассказать из страха прослыть идиотом!
Он вспомнил выражение на лице Маркема Мэйса с его слишком мелкими, хотя
и наполеоновскими чертами. И он сидел почти так же неподвижно, как Дикон,
ожидая, когда исчезнет выражение экстаза с этого желтого лица, когда сон,
как то суждено всем снам, сменится равнодушной холодной действительностью.
Он ждал час за часом, а солнце над их головами клонилось к закату. Часа в
четыре Дикон свалился навзничь и заснул мертвым сном. Керситер не стал его
будить. Его терзали страх и жажда. Интересно бы узнать, лошади еще там, где
он их оставил, или сорвались с привязи и ушли к мулам и к воде? Он должен
как-то притащить этого субъекта обратно, пока ночная тьма не скрыла их следы
на песке. Когда Дикон проспал два часа, Керситер приступил к делу. Полчаса
ушло на то, чтобы поставить его на ноги.
Они двинулись в путь рука об руку, и в течение всего часа, что они
ковыляли по глубокому песку рядом со своими следами, Керситер молчал, а
Дикон произнес всего лишь одно слово:
- Вода.
Керситер никогда еще не испытывал такого глубокого облегчения, какое он
испытал при виде лошадей, спокойно лежащих на том месте, где он их оставил.
Теперь, когда он опять ощутил связь с цивилизацией, хотя и весьма слабую,
его вновь охватили гнев и отвращение. Он выскажет этому субъекту все, что он
о нем думает.
Он этого не сделал. Дикон выглядел таким больным и несчастным, что у
него не хватило духу.
Они выехали в восемь часов. Керситер ехал впереди, отпустив поводья:
лошадь найдет дорогу сама. Дикон плелся следом за ним, понурив голову, как
побитый пес. Керситеру вдруг захотелось ободрить его. Как вел бы себя
кто-нибудь другой на месте Дикона? Ничуть не лучше, если не хуже. Ночной
воздух ласкал его усталое тело; в нем вновь пробудились душевные силы, но
теперь он уж больше не растрачивал их на обращения к публике. Мысли его
снова и снова возвращались к питью, к ваннам, к морю и к людям, которые не
предаются мечтам, а живут трезвой жизнью, делая деньги там, где земля уже
укрощена. Но когда его ноздрей коснулся наконец запах дыма от костра,
разведенного чернокожим, когда он обвел глазами бледнеющее небо и пустыню,
сливавшуюся вдали с ярким заревом заката, на него нахлынула какая-то горькая
радость, словно он расставался с чем-то драгоценным, чего ему уж больше
никогда не суждено увидеть, - с землей, на которой нет человека, с самым
захватывающим, иссушающим душу приключением своей жизни...

V

Три месяца спустя, облокотившись о поручни парохода "Ориноко", Керситер
смотрел, как тает на горизонте Везувий. Он не раздобыл ни гроша. "Рангунский
Т. И. С." не привлек к себе симпатий Мельбурна, Сиднея, Аделаиды, Брисбейна
и Перта, и в свете средиземноморского заката ничто не брезжило ему впереди.
- Да, сэр, - произнес голос у него за спиной, - как я говорил вам
вчера, эта баскская область насквозь провоняла медью. Если б я мог достать
денег, чтобы выкачать воду из одной шахты меньше, чем в ста милях от
Бильбао, я бы составил себе состояние. Там залегает руда, содержащая свыше