"Джон Голсуорси. Последнее лето Форсайта" - читать интересную книгу автора

- Ну-ка вы, потанцуйте.
Они начали робко, не в такт. Подскакивая и кружась, серьезные, не
очень ловкие, они долго двигались перед его креслом под музыку вальса. Он
смотрел на них и на лицо игравшей, с улыбкой обращенное к маленьким
балеринам, и думал: "Давно не видал такой прелестной картинки!" Послышался
голос:
- Hollee! Mais enfin - qu'est ее que tu fais la - danser, le dimanche!
Viens done! <Холли, послушай, что же это такое - танцевать в воскресенье!
Перестань! (франц.).>
Но девочки подошли к старому Джолиону, зная, что он не даст их в
обиду, и глядели ему в лицо, на котором было ясно написано: "Попались!"
- В праздник-то еще лучше, mam'zelle. Это я виноват.
Ну, бегите, цыплята, пейте чай.
И когда они ушли вместе с псом Балтазаром, которому тоже полагалось
есть четыре раза в день, он посмотрел на Ирэн, подмигнул и сказал:
- Вот видите ли! А правда, милы? Среди ваших учениц есть маленькие?
- Да, целых три - две из них прелесть.
- Хорошенькие?
- Очаровательные.
Старый Джолион вздохнул. Он был полон ненасытной любви ко всему
молодому.
- Моя детка, - сказал он, - по-настоящему любит музыку; когда-нибудь
будет музыкантшей. Вы бы не могли сказать мне свое мнение о ее игре?
- Конечно, с удовольствием.
- Вы бы не хотели... - но он удержался от слов "давать ей уроки".
Мысль, что она дает уроки, была ему неприятна. А между тем тогда уж он
видел бы ее регулярно. Она встала и подошла к его креслу.
- Хотела бы, очень; но ведь есть Джун. Когда они возвращаются?
Старый Джолион нахмурился.
- Не раньше середины будущего месяца. А что из этого?
- Вы сказали, что Джун меня простила; но забыть она не могла, дядя
Джолион.
Забыть! Должна забыть, если он этого хочет.
Но будто отвечая ему, Ирэн покачала головой.
- Вы же знаете, что нет; такое не забывается.
Опять это злосчастное прошлое! И он сказал обиженно и твердо:
- Ну посмотрим.
Он еще больше часа говорил с ней о детях, о тысяче мелочей, пока не
подали коляску, чтобы отвезти ее домой. А когда она уехала, он вернулся к
своему креслу и долго сидел в нем, поглаживая подбородок и щеки и в мыслях
заново переживая весь день.
В тот вечер после обеда он прошел к себе в кабинет и достал лист
бумаги. Он не сразу начал писать, поднялся, постоял под шедевром
"Голландские рыбачьи лодки на закате". Он думал не об этой картине, а о
своей жизни. Он оставит ей что-нибудь в завещании; ничто так не могло
взволновать тихие глубины его дум и памяти. Он оставит ей часть своего
состояния, своих надежд, поступков, способностей и труда, которые это
состояние создали; оставит ей часть всего того, чти упустил в этой жизни,
пройдя по ней здраво и твердо. Ах, а что же это он упустил? "Голландские
рыбачьи лодки" не отвечали; он подошел к стеклянной двери и открыл ее,