"Сергей Николаевич Голубов. Когда крепости не сдаются (о Карбышеве) " - читать интересную книгу автора

человечка, - ловкого, верткого, с тугим, круто пружинящим заводом. Справа на
кителе - академический знак; в петлице - владимирский крест с мечами; на
шашке - "клюква"* с анненским темляком: бывалый капитан. Его живые
яркочерные глаза смотрели так широко и открыто, что, казалось, будто они без
ресниц. Карбышев шагал по конторе, а десятник, почтительно примечая его
волнение, думал: "Ну, теперь Жмуркина дело - швах..."
______________
* Орден Анны IV степени.

Собственно, давно к этому шло. Уже не раз старший писарь из
хозяйственного комитета по строительной части говорил о Жмуркине прямо: "В
делах мошенник из первых, - хвалить не буду". Да и капитан без настоящей
причины не стал бы нервничать и "обижаться", - "Жмуркина дело - швах..."
Табельщик вбежал в контору и по-солдатски замер перед Карбышевым. В
затасканной кумачовой рубахе и пестрых штанах из грубой холстины, он глядел
безгласным вахлаком. А между тем не было на форте человека оборотливей и
речистей. "Ахтер", - в сотый раз подумал о нем десятник. Неподвижность и
немота будто вовсе одолели Жмуркина. С его загорелого, потного лица
неудержимо сползала живая краска, и коричнево-смуглой бледностью все резче
заливалось лицо. Карбышеву бросился в глаза его рот: совершенное дупло. Так
похож, что хоть сейчас бросай туда какую-нибудь дрянь.
- Вор!
Табельщик судорожно передвинул ноги. На языке у него вертелось что-то
дерзкое и наглое. Но язык одряб до того, что не шевелился, и табельщик
молчал. В воскресенье он выдавал рабочим "зажитое". На столике поблескивали
в ровных стопках рубли и полтинники. Пачки разноцветных ассигнаций
топырились, хрустя под кирпичным гнетом. Водя пальцем по страницам платежных
ведомостей, Жмуркин называл имена.
- Степан Бука... Михал Пятух...
Мужики в праздничных белых свитках один за другим подходили к столику.
На тех, что помоложе, были белые рубахи, выпущенные из-под жилетов.
- Марилька Арол... Фронька Пуга...
Подходили бабы, кивая высокими каланчами кичек, зелеными и красными,
плотно насаженными на обожженные солнцем лбы.
- Вот что, Бука, - говорил табельщик, - работал ты кое-как, - правду
скажу: еле работал. И по этой причине, Бука, многовато тебе рупь в день.
Получай по шесть гривен и ходи с миром!
Степан протягивал руку, получал и кланялся. Жмуркин ставил в ведомости
крест.
- А тебе, Фронька Пуга, причитается по восемь гривен, - за шесть дней
четыре рубля восемьдесят копеек. Что с тобой делать? Получай трешку, и
хватит!
Но Фронька вздрогнула и разинула звонкий рот.
- Святы дзень! Да такого воука пайскаць! Давай за рытье, что мне
положено, - все четыре рубля восемь гривен...
Табельщик крякнул.
- Вишь ты... Ну, бери все. А только потом не жалься, коли мужик твой
узнает, как ты на разливе с солдатом под козырьком...
Фроньку качнуло. По круглому лицу ее расплескалось пламя, из синих глаз
брызнуло слезой. Голос Фроньки оборвался, и слова еле слышно сползли с