"Геннадий Головин. День рождения покойника (Повесть) " - читать интересную книгу автора

не успевала нарастать и от этого имела вид малиново-воспаленной, болезненной
на посторонний взгляд ссадины; под носом, как полагается, нежно-салатовая,
подсыхала сопелька, совсем не неприятная, а даже живописная: она уже
отсыхала от кожи, и в солнечном просвете было видно ее удивительную,
многослойную, как у зеленоватой слюды, структуру - от золотистого до
малахитовых тонов; губы - поскольку он ими почти неслышно, но натужно
попыхивал - были отклячены и будто бы сказать кому-то хотели "бу" -
толстоватые, никакой формы, с янтарной корочкой заеда в уголке, они хранили,
казалось, всегдашнюю готовность к обиде, к горьким слезам, которых не мало,
видно, проливал за день этот человек, если судить по черным потекам на
щеках, шее и даже за ушами...
Он был облит загаром, как глазурью. Будто его аккуратно обмакнули в
шоколад, дали шоколаду стечь и, не вполне обсохшего, снова пустили играть в
пыльные соломенные детские игры.
Он лежал на боку, вытянув вдоль головы руку - в позе стартующего
бегуна, - вокруг него бережно, взволнованно трепетала полупрозрачная
зеленоватая дробная тень листвы, и - странно - он казался почему-то тихим
костерком, вокруг которого присели притомившись собаки и люди и к которому,
отдыхая, невольно обращались их взоры, становившиеся вдруг задумчивыми.
...Мальчик открыл глаза. Взрослые сидели уже обнявшись, драться не
собирались. Скоро, наверное, будут песни петь, успокоенно подумал Коля.
- Самсон, точно, поможет! Самсон - эт-то с большой буквы! -
раскачивался, как на ветру, Пепеляев.
- На русской тоже женат, - подсказал Ванюшка и клюнул носом.
- На русской, - согласился Пепеляев, - с большой буквы. И вот поэтому -
чтоб у тебя, Ванька, все было тип-топ! - я делаю тебе царский подарок! Как
русский человек... Сейчас я, Ваня, иду и - только без паники! - сам, безо
всякой милиции бреюсь на-го-ло... На-го-ло! Чтоб у тебя с Феней все было в
полном порядке. Обычай такой. Исполком веков. Понял?
Ванюшка понял, кивнул, но после этого головы поднять не сумел. Пепеляев
ему помог.
- Пей, посошок, Ваня, и пойдем! Посошок - это тоже такой обычай. Чтобы
короче к могиле был путь... - И вдруг запел на пронзительной ноте: "Быстры,
как волны, дни нашей жизни".
От посошка (но может, и от песни) Ванюшка упал.
- Теперь... - продолжал Пепеляев - теперь - стремянная. Это когда
мобилизуют тебя, Ванюшка, на бой с кровавой гидрой. Ты, конечно, на лихом
коне, свежевымытый в бане, с огнестрельным ружьем... И тут Фенька должна
поднести тебе стремянную, понял? А без этого и война не война.
Однако приятель Васин уже окончательно выпал из седла. Пришлось
Пепеляеву все проделать самому. Глотнул, тронул шпорами ретивого коня,
поехал воевать кровавую гидру...
Отъехав, однако, не шибко много, он лошадь вдруг притормозил:
- Ну, а теперя - забугорная! Это, Ванька, когда за бугром тебя
неучтенная жена дожидается, тоже со стаканом. Тебе, поскольку молодожен, я
этого не позволю, а мне сам бог велел. Велю, говорит, вовеки веков пить
забугорную! Я говорю: слушаюсь! Но только местность у нас чересчур бугриста,
как бы не надорваться... А он: ничего, Вася, не будет, окромя всемирного
тип-топа. Бугры сравняем, леса раскорчуем, пустыни деревами засадим! Не
жизнь будет, а рай в шалаше, - тут Вася тоже покосился и упал наповал.