"Геннадий Головин. День рождения покойника (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Угу-гу-у-у! - загудел он что было сил загробным, как ему казалось,
голосом, сиганул по-козлиному с крыльца и плавно поплыл, семеня, в сортир,
делая руками, как Одетта-Одиллия из недавнего телеспектакля "Лебединое
озеро".
...А наутро его еще пуще обидели, можно сказать, фигурально плюнули в
его честные трудовые глаза: не пустили на любимую работу!
Раньше, бывало, сами по утрам под окнами ходили, взывали сладкими
голосами: "Василий Степанович! Будь человеком, поработай маленько!",
страхделегатов с четвертинками подсылали, один раз даже ведро лечебного
рассолу принесли, а сейчас! Страшно вспомнить...
Вахтер на проходной Матфей Давидович - по кличке, а может, и по фамилии
Сороконожко, - завидев радостно бредущего на работу Пепеляева, вдруг с
необыкновенной суетливостью выкарабкался из своей одноместной будки, где
вседневно сладко почивал в две смены (за себя и за жену), визжа протезом
выхромал в середину распахнутых ворот, никогда не закрывавшихся, потому как
три года назад одну половину из них, когда горел план по утилю, свезли на
городскую свалку, - так вот, одноногая Сороконожко это выскочил на дорогу и,
распяв руки, закричал ликующим предсмертным голосом:
- Не пущу!!
Впервые увидев Матфея при исполнении служебных обязанностей, Василий,
честно сказать, испугался. Попытался было обойти стража стороной, но тот
побелел вдруг, задрожал-задребезжал от ужаса и смелости и стал делать вид,
что расстегивает огромную, как портфель, дерматиновую кобуру, привязанную на
животе.
В кобуре той, кроме бутерброда, конечно без масла, ничего быть и не
могло, но Василий уважил столь шуструю старость и столь беззаветное рвение
по службе. Сказал, поднимая руки:
- Сдаюсь, Матфей! Уговорил. Не пущаешь? Не пойду.
После чего обогнул сороконожкину будку и вошел на территорию через
трехметровую дыру в заборе, заколоченную двумя трухлявыми штакетниками.
Матфей Давидович проследил его взглядом, облегченно вздохнул и похромал
на свою огневую точку, где уже закипал чайник. Задание, данное Спиридоном
Савельичем, он с честью выполнил: лысого с бородой, похожего на кого-то из
пароходских, он через вверенные ему ворота, рискуя жизнью, не пропустил. А
Пепеляев уже стоял шагах в десяти за проходной и предавался чтению.
На фанерном - метр на метр - в красное крашенном ящике было написано:
"Здесь будет сооружен бюст-памятник о героическом экипаже "Красный
партизан".
За ящиком коротким рядком были натыканы в землю хворые, уже начавшие
загибаться саженцы. Чтобы их Василий ни с чем не перепутал, в землю был
вколочен капитальный кол с дощечкой: "Аллея героев".
Чуть сбоку, рядом с пароходской Доской трудовой славы, затмевая ее
изобилием позолоты и новизной еще не успевшего вылинять кумача, красовалась
другая доска - "Героический экипаж "Красного партизана" - с портретами и
стихом, сколоченным из фанерных буковок.
Портреты делали, видать, в одной артели: у каждого на фото был штурвал
и пальма. Только для Валерки-моториста сделали почему-то скидку: пририсовали
на переднем плане кусок токарного станка.
Стихи были тоже качественные: