"Геннадий Головин. День рождения покойника (Повесть) " - читать интересную книгу автора

народ-то не пугать, их в заколоченные-то и поклали. И только фуражечки одни
сверху, беленькие.
Тут Пепеляев аж взвыл от возмущения.
- И фуражки тоже? Тоже закопали?
- Должно так... Не видала я, плакала очень. Выходит, закопали, однако,
вместе с имя.
- "С имя"! - брюзгливо передразнил Василий, прямо-таки смертельно
раненный этой новостью.
Белая мичманочка набекрень - с лаковым, в палец, козыречком, да не с
речным невзрачным якорьком, а с золотым свирепым океанским крабом - это была
надрывная мечта его, с самого детства. Может, из-за нее, из-за мечты этой,
он и пошел на баржу...
- Эх, ты... - сказал он горько. - Другие-то небось не растерялись.
Трудно ли дотумкать было? На память, дескать. Об сыночке единственном.
Отдай - не греши! У-у, старуха бестолковая!
И он надолго замолк, страдая чуть ли не до слез.
Сердитый, пугливо подумала мать. Может, нервно-психический? Ишь,
закричал-то как, даже в животе захолодело. Даже Васька такого не позволял...
А ведь похож-то! Где только такого сыскали? И сидит эвон как, по-хозяйски -
ни дать ни взять, Васька...
И тут ее вдруг вновь охватило, окатило черным, пугающим, как на
качелях, мороком.
"Грех! Вот он и есть, грех! Сына-ить родного не признаю! Это все
нечистый путает. Все он, черный, с толку сбивает! Вижу ведь: он сидит,
Васька проклятущий!!"
Но в этот самый момент, будто нарочно, Васька вдруг так
сатанински-визгливо хохотнул: - Х-х-ха! - такую ухмылочку состроил
мерзопакостную, что бедную старушку вновь шарахнуло в сомнение.
Неуместно веселясь, с превеликим любопытством снова полез в душу,
бесстыжий:
- Похоронила, значит? Ну-ну... И веночек - бесплатно? Х-ха! Ну а я
тогда кто, к примеру? От-тве-чай!
- Господи! - вскричала тут мать совсем уж с припадочными колокольцами в
голосе. - Оставь, не мучь меня, мил-человек! Не знаю я, господи! Старая я!
Попуталось все в башке моей дурной! - и снова ринулась в душеспасительные
слезы.
Но, на удивление, мало в этот раз покричала. Внезапно вдруг смолкла.
Строго успокоилась. Утерлась и произнесла что-то, глядя себе под ноги.
Василий не расслышал.
- Че! Погромче давай! Она вновь повторила и вновь невнятно. Тогда сын
вместе с табуреткой подъехал к ней поближе.
- Ну?! Так кто же я тебе, старая? От-твечай! - все еще веселился он.
- Облик принял, - сказала старуха тихо, стыдливо и убежденно.
Пепеляев чуть не упал со стула, так огорчился.
- Опиум ты неочищенный для народа, вот кто...
- Облик принял, - повторила мать и, обретя опору, глянула на него
теперь уже бесстрашными и словно бы даже любопытствующими глазами. Вася,
разоблаченный, сник и умолк.
...На улице, за забором, все еще толклись кучками глупые граждане.
Василий, выйдя до ветру, сжалился над ними: