"Геннадий Головин. День рождения покойника (Повесть) " - читать интересную книгу автора

после плача, вздохнула: - А то, может, зайдете? До автобуса посидите? Чайку
попьем?
Он воодушевленно загундел что-то чрезвычайно согласное.
- Только это... - сказала она возле подъезда. - Только без этого... А
то, может быть, вы не знаю чего подумали?
Веселенькой, как изжога, синенькой краской стены в комнате были
накатаны прямиком по бетону. Вид был - точно - как в КПЗ.
- Ты че - вербованная, что ли? - сходу брякнул Пепеляев.
- Э-э... - она непонятно и недовольно поморщилась. - Второй год уже
здесь. Чай пить будешь?
- А на хрена?
- Тогда раскладушку вон оттуда доставай, ставь. Я сейчас.
Когда она вышла, Василий полез не за раскладушкой, а за пазуху, где
преданно грелся голубенький эликсир. Предчувствие, что все будет тип-топ,
приобрело через минуту железобетонные очертания.
Дальше и вправду все было, как в волшебной сказке. Алина ворвалась с
улицы хмурая, решительная, чуть ли не злая. Унтер-офицерскими, краткими,
раздраженными жестами вмиг постелила ему хурду-мурду на раскладушке.
Ать-два! Василий взирал на нее виновато и кротко - как на рассвирепевшую
неизвестно с чего службу быта. Не предупреждая, вырубила свет, сказала в
темноте:
- Мне с семи на дежурство. Давай спать!
Василий деликатной ощупью определился в темноте, тоже лег.
Все за всех решила раскладушка. С большим человеческим пониманием она
оказалась. После первой же пепеляевской попытки повернуться набок, она вдруг
на разные предсмертные голоса заголосила - раздался треск рвущейся парусины,
трезвон оборванных пружин и - бац! - Василий вдруг обнаружил себя на полу.
Занятый катастрофой и руинами, он не сразу и услышал: Алина неудержимо
хохочет в подушку: "Ох, ты ж господи! Ох ты ж, боженька мой!.." А потом -
через приличное девушке время:
- Так и будешь, что ли, на полу валяться? Иди уж с краешку, горе
луковое!
Горе луковое победно ухмыльнулось во мраке и, натурально, полезло.
Проснулся Василий наутро в благолепной санаторной тишине, премного всем
довольный. Приятно было сачковать.
Все - на работе. А ты - нет. Тишина... Какие-то тихие, слегка отечески
пристукнутые мальчики-сопляки воспитанно ковыряются в помойке возле сараев.
Окаменелые бабуси цепенеют в окошках - каждая, намертво прикованная к своему
подоконнику. Философический козел стоит, посреди двора застывши - зрит в
землю, будто вдохновением пораженный... Никто и никуда тебя не погоняет.
Никто и никуда! Счастья - в высоком, чересчур уж научном значении этого
слова - может быть, и нет. Но зато есть покой и воля. Есть первобытное
разгильдяйство во всех членах тела. Есть чуть слышное, дремотное
позвякиванье баклуш, там и сям развешанных на ласковом утреннем сквознячке в
предвкушении бития...
...В пиджачном кармане верноподданно ждал своего часа "Блик". Правда -
загадочное дело! - самочувствие у Василия было с этого утра на удивление
нормальное. То ли бугаевский "Блик" гнали из какой-нибудь очень уж
благородной древесины, то ли климат здесь был лечебный, но факт: жить,
товарищи, совсем даже не тошно было, а - наоборот?