"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

Здесь дело сладилось. Через пару минут Костик возник, легко неся на
каждом плече по мешку. "Броня крепка! И танки наши быстры!" Кинул мешки на
заднее сиденье, сверху прикрыл телогрейками.
- Па-аехали, дядя Вань! - объявил окончательным голосом. - С а-арехами!
По гла-аденькой дорожке!
Выбравшись на твердую дорогу, спросил:
- Твой-то, дядя Вань, уже небось в армии?
- Девка у меня. В седьмой класс ходит.
- Девка? - Костик покосился на Чашкина превосходительно. - Девка - это
тоже ничего. Спокойнее. Хотя (он вдруг гоготнул) с какой стороны посмотреть.
Принесет в подоле - чего будешь, дядя Ваня, делать?
- Ничего не буду делать! - сердито ответил Чашкин. Не сказать, что
очень уж раздражал его Костик своим весельем и разговором. ("Какое дело
молодому, здоровому парню до чьих-то похорон?"), но тесно ему было отчего-то
и маетно, и ужасно было жалко того благолепного настроения, которым нечаянно
одарила его Катюха и которое так же нечаянно развеял шумный и бесцеремонный
Костик.
Больше всего хотелось сейчас - побыстрее доехать до места.
- Я, Константин, поспал бы маленько...
- Спи, дядя Вань! - охотно разрешил Костик. - Когда спишь - меньше
грешишь! - Выключил музыку, и сразу же Чашкину стало ясно, из-за чего еще
так муторно ему было: от старательно-заунывных, печальную скуку наводящих на
сердце звуков скрипок и виолончелей.
Думал, что, едва прикроет глаза, так и провалится в сон. Но сон не
пускал его нынче дальше порога.
Сидел, словно в черном тесном коконе. Слышал все подъемы и спуски
дороги, и завывания мотора, то жалобные, то возмущенные. Ни о чем в
особенности не думал, и о смерти матери тоже все как-то не получалось
думать: обращался мыслию в ту сторону, а там, в том углу души, было
непроглядно-черно, непонятно, непостижимо, и он опять отворачивался, на
будущее откладывая думы свои о матери, которая померла, окончательно
обозначив этим его одиночество в мире, но - странное дело! - если
одиночество это еще совсем недавно, ночью и поутру, внушало почти ужас, то
сейчас он ощущал его как какое-то свое приобретение, хотя и об этом тоже все
никак не получалось пристально подумать - в чем оно, это приобретение...
Машина остановилась.
Костик выбрался наружу. Дверку, чтобы не хлопать, прислонил - она
тотчас открылась, - и Чашкин услышал, как в бензином пропахшее тепло кабины,
словно бы помедлив, неспешно стал вваливаться звучный ясный холод.
Даже и не открывая глаза, Чашкин догадался, что они - на Перевале.

Перевалом называлось место - что-то вроде площадки, разутюженной
колесами на горбушке хребта, - где дорога из поселка, вскарабкавшись на
последний, самый трудный подъем, встречалась с грейдером, вползавшим сюда из
райцентра. Дальше - быстро и плавно понижаясь с увала на увал - уходила
отсюда уже одна, на весь район единственная "шисейка", связывавшая этот
глухой угол с областной столицей. Никакая машина, шла она из области в район
или наоборот, миновать Перевала не могла. Здесь всегда, хоть ненадолго,
останавливались.
Все три дороги по грустному российскому обыкновению были биты-перебиты