"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

- Не знаю... Может, и измена. Но вероятнее всего другое: виновата сама
система. Порок в ней самой. Она не может не быть ориентированной на
саморазрушение, если в основе ее выдвижение к власти не самых достойных, не
самых порядочных, не самых принципиальных! Какая система может долго
функционировать на такой основе? Нарушен - в самой своей сути - основной
закон природы - закон отбора наиболее достойных! Система перевернута! - вот
в чем дело. Кто сейчас, как правило, всплывает вверх? Дерьмо или пустышка. А
самое ценное, самое самородное, самое творческое внизу! Человек партийный,
скажи: кто сейчас стоит в тысячных очередях на вступление? Тот, кому это
необходимо для карьеры, для движения вверх по ступенькам. У кого, скажи,
больше шансов подняться по служебной лестнице? У того, кто говорит правду? У
того, кто жаждет истины? Или - у того, кто умеет задницу лизать начальству,
кто умеет с каждой глупостью, изреченной начальством, согласиться
восторженно! - чтобы потом, когда и он наконец овладеет властью, ему задницу
лизали, с любой его глупостью восторженно соглашались?
"А главное, что работать никто не хочет... - подумал Чашкин. - Каждый в
начальники рвется. Каждый норовит без очереди. Каждый норовит быть не таким,
как все, жить не так, как все..."

Вагон вдруг начал дико вихляться, забренчал всеми своими разболтанными
суставами, затрясся, как в припадочной дрожи.
Чашкин испуганно сел.
- О-о! - приветственно воскликнул Виктор. - Вовремя проснулся! Сейчас
наш слипинг-кар начнет разваливаться на части. Эту минуту должно встретить
по-мужски. Как вы думаете, Иннокентий Гаврилович?
- Думаю, что, - лаконично согласился тот. Виктор взялся за
полуопустеншую бутылку.
- Мне не надо бы... - вяло сказал Чашкин.
- Надо. На этом вибростенде без этого не уснуть!
- Вот вы здесь говорили "они", "они"... - удивляясь собственной
смелости, спросил Чашкин. - Кто это "они"?
- Они, - кратко ответил Иннокентий.
- Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй... - непонятно объяснил
Виктор.
- "Они" - это те, кому мы позволили сесть себе на шею и кого везем
сейчас, грязно при этом ругаясь.
- Кое-кого из них ты видел сегодня. Их в отличие от нас в Москву
пустили.
- Ладно, - сказал Чашкин, от напряжения утомившись. - Ясно, что ничего
не ясно - и выпил предложенную ему кружечку.
Должно быть, спиртное входило в какую-то таинственную реакцию с
"малинкой": Чашкина опять вдруг мгновенно покосило, и он обессиленно ткнулся
лицом в вонючий матрац.
"Гад! - подумал он о Викторе. - Ведь говорил же тебе, не надо мне!" - и
опять стал бултыхаться в мелководье непрочного, мучительного своей
неопределенностью сна.

- Говорят, что на стульчаке загнулся "выдающийся" наш. Может, и не так.
Да наверняка не так! Но я вот о чем думаю: до какого же отвращения к своей
персоне нужно было довести православных, чтобы они ему такую унизительную