"Витольд Гомбрович. Фердидурка " - читать интересную книгу автора

Книгу я положил туда, куда обычно я кладу ее в электричке, когда устаю
читать - в канавку вдоль оконной рамы. Но пассажирский поезд - не
электричка, и на месте ожидаемой канавки оказалась прореха, возникшая между
стеклом опущенного окна и рамой. Надо ли говорить, что книжка угодила
прямиком туда. Закон подлости, скажете вы. Я же вижу в этом нечто большее,
чем просто случайность.
Первое время уголок ее предательски торчал из щели, как бы поддразнивая
меня. Мне и нужно-то было лишь поднять стекло, чтобы книжка моя, как на
лифте, вернулась в хозяйские руки. Я же, наоборот, пытался ухватить беглянку
пальцами, и только еще больше проталкивал ее.
В какое-то мгновение мне показалось, что книга сама прыгнула в пустоту
панели. Обман зрения, скажете вы. Не думаю. Скорее это было похоже на
дерзкое бегство, впрочем, вполне в духе самого пана Гомбровича.
Остаток ночи я провел в планах, как вернуть себе мою книгу. Сна,
конечно, уже не было. До сна ли тут? А в те минуты, что удавалось забыться,
мне мерещились самые невероятные способы возвращения "блудной книги",
извлечения ее из-за пресловутой панели.
Между тем рассвело настолько, что можно было снова приниматься за
чтение, и это еще больше отравляло сознание, вносило в ситуацию ту ноту
гротеска, что так тонко сквозит в текстах Гомбровича. Я был подобен Лисе,
вожделеющей винограда. Книжка была рядом, и в то же время недосягаема. Меня,
в обычной жизни человека исключительно спокойного, это просто бесило.
И тогда я почувствовал себя, нет, я просто был им, сам был персонажем
рассказа, над которым, напиши его Гомбрович, потешался бы от души. Но сейчас
мне было не до смеха. Я упускал инициативу, и уже не мог, как я это привык,
контролировать ситуацию. Маленькая книжонка не толще мизинца, которая
помещалась в заднем кармане джинсов и еще совсем недавно принадлежала мне
всецело, вдруг на моих глазах ускользнула от меня и теперь манипулирует моим
сознанием. Я не мог думать ни о чем другом, я не мог спать. Это было
какое-то помешательство.
Остаток ночи я провел за "интересным занятием" - испепелял гневными
взорами проклятую панель. И если бы у меня была с собой отвертка, перочинный
нож или что-то другое в этом роде, я, невзирая на любопытные взоры
пассажиров, вскрыл бы эту распроклятую панель и извлек из-за нее "моего"
Гомбровича. Никогда еще ни одна книга не была столь желанна мне.
Попав в липкую паутину мистических настроений, я представлял себе как
она лежит там, за панелью, и подсмеивается надо мной. А может быть так оно и
было - в конце концов, что мы, собственно, знаем о тайной жизни книг (в том,
что она есть, эта тайная жизнь, лично у меня нет ни капли сомнения). В ту
минуту я не удивился бы ничему, даже если бы услышал за перегородкой
шуршание или увидел, как беглянка осторожно выглядывает из отверстия,
наслаждаясь моей растерянностью.
В момент наивысшего отчаянья промелькнула в моей голове шальная мысль
идти к проводнику и просить у него отвертку. Однако, тщательно изучив
крепежные шурупы, я убедился, что это ничего не даст - ручка железного
кресла напрочь закрывала один из них, так что подступиться к нему не было
никакой возможности. Да и сам проводник, думаю, не стал бы стоять в стороне
и смотреть на то, как новоиспеченный вандал на его глазах терзает вверенное
ему имущество из-за какой-то книжонки (знал бы он, какой!).
Измотав себя подобными размышлениями, я забылся, наконец, тревожным,