"Витольд Гомбрович. Космос" - читать интересную книгу автора

маленькой, низкой, отдающей горьковатым и душным запахом то ли мыла, то ли
хлеба, то ли трав, эта Катасина яма подействовала на меня возбуждающе,
изуродованные губы зазывно-всасывающе присосались ко мне, и приходилось
следить за тем, чтобы неровным дыханием не выдать себя Фуксу.
Он вошел с фонарем и жабой, а я остался сторожить у приоткрытой двери.
Приглушенный свет фонаря, обернутого платком, перебегал от кровати к
шкафу, столику, корзине, полке, обнажая поочередно все новые места, углы и
закоулки, детали, фрагменты, белье, тряпки, сломанный гребень, зеркальце,
блюдце с монетками, серое мыло, вещи, вещи, вещи, появляющиеся друг за
другом, как в кино, в то время как снаружи облака устремлялись за облаками -
я в дверях оказался между этими двумя потоками: вещей и облаков. И хотя
каждая из этих вещей в комнатке принадлежала ей, Катасе, нечто похожее на
нее они могли составить только все вместе, в ансамбле, предлагая заменитель
ее присутствия - вторичное присутствие, которое я насиловал посредством
фукса - его фонаря - сам пристроившись сбоку, на страже. Кружащее, прыгающее
световое пятно иногда останавливалось на чем-нибудь как бы в раздумье, чтобы
потом снова рыскать, высматривать, шарить и щупать в упорных поисках
свинства - мы это искали, для этого сюда пришли. Свинство! Свинство! А жаба
сидела в коробке, которую он положил на стол.
Служанкина вторичность, близкая грязной выщербленной гребенке,
захватанному зеркальцу, потертому и сырому полотенцу, - имущество служанки,
уже городское, но еще деревенское, бесхитростное, которое мы ощупывали,
чтобы добраться до ослизло вывернутого греха, который здесь, в этой яме,
почти во рту, затаился, заметая следы... Мы нащупывали разврат, извращение,
мерзость. Где-то здесь это должно быть! Вдруг луч фонаря наткнулся на
большую фотографию в углу за шкафом, и из рамки взглянула на нас Катася... с
губами без единого изъяна! О, чудо!
Чистые, честные губы, добропорядочные, деревенские!
На лице намного более молодом и круглом! Праздничная Катася, с бальным
декольте, на скамейке под пальмой, за которой виднелся нос лодки, под ручку
с дюжим мастером, усачом в жестком воротничке... Мило улыбающаяся Катася...
Чтобы, проснувшись ночью, вы могли поклясться, что окно с правой
стороны, а двери у вас за головой, достаточно одного-единственного знака,
позволяющего сориентироваться, отблеска окна, тиканья часов, и все сразу и
окончательно меблируется в вашей голове как надо. А что у нас?
Действительность обрушилась как удар грома - все вернулось к норме, будто
призванное к порядку. Катася: почтенная служанка, которая в автомобильной
катастрофе повредила себе верхнюю губу; мы: пара лунатиков...
Я потерянно посмотрел на Фукса. Он, несмотря ни на что, продолжал
искать, фонарь снова рыскал: счета на столе, чулки, святые образки, Христос
и Матерь Божия с букетом - но что толку в этих поисках? Только лишняя поза.
- Собирайся, - шепнул я. - Пойдем.
Любая возможность свинства отлетела от освещенных вещей, зато само их
освещение стало свинским - прощупывание, вынюхивание становились для нас
самоубийственными - мы, двое в этой комнате, как две похотливые обезьяны.
Рассеянной улыбкой он ответил на мой взгляд и продолжал шарить фонарем по
комнате, видно было, что в голове у него совершенно пусто, ничего, ничего,
ничего, как у человека, который заметил, что потерял все, что нес, но,
несмотря на это, идет дальше... и его провал с Дроздовским, породнившись с
этим провалом, соединились в один большой провал... с улыбкой откровенно