"Витольд Гомбрович. Космос" - читать интересную книгу автора

хаосом и сохранив при этом равновесие и в жизни, и в творчестве, он вполне
заслужил лавровый венок победителя. Гомбрович оставался беден. В письме
Анеле, горничной в их усадьбе в Милошице, которая часто его поддразнивала, и
он не оставался в долгу, наградив ее шутливым прозвищем Темная, он объяснял
свои финансовые трудности тем, что пишет для просвещенных, а не для темных.
В 1963 году Гомбрович получил стипендию Фонда Форда и приглашение посетить
Париж и Западный Берлин. Аргентинский период жизни кончался.
Анджей Вайда, встретившийся с Гомбровичем в Буэнос-Айресе в 1960 году,
считал его пребывание в Аргентине перстом Божиим. В любой европейской стране
или в США Гомбрович, несмотря на свою индивидуальность, подвергался бы
давлению моды или издательской политики. А в Аргентине мир бесследно и
беззвучно проходил мимо него, позволяя оставаться Витольдом Гомбровичем.
Вайда поражался стойкости Гомбровича, позволившей ему за годы, проведенные в
Аргентине, одержать победу. Но в Аргентине Гомбрович жил в родной для него
стихии незрелости, становления, изменчивости, теперь ему предстояло
наведаться в логово мнимой зрелости, как он называл Париж.
И опять, как в годы молодости, Париж произвел на него удручающее
впечатление, тем более что из-за перемены климата обострилась его астма -
наследственная болезнь семьи Гомбрович. В письме кубинцу Вирхилио Пирейро,
члену "фердидуркистского" кружка в Буэнос-Айресе, он сетует: "...я много
должен бы тебе рассказать, но мне с этим не справиться, я просто не в
состоянии и, погруженный в болезнь и славу, каждый день мчусь галопом, без
роздыха: письма, издатели, переводчики, телеграфные агентства, театр,
телевидение, радио, интервью, визиты, предложения. Мне кажется, что я снова
оказался в банке, хотя и в банке я ничего не делал, а теперь скачу галопом;
лекарства, врачи, прогулки, ингаляции, галопом, дамы и господа, визиты,
галопом, галопом, галопом, галоп..."
В Париже Гомбрович долго не выдержал и уехал в Западный Берлин, где
читал лекции по философии и литературе и где с ним произошел странный, но,
как мне представляется, заранее спланированный случай, который определил
отношение к нему тогдашних польских властей и лишил его возможности
вернуться на родину. Одновременно с Гомбровичем в Западном Берлине с
пропагандистскими целями находилась группа польских деятелей культуры, в
частности, актриса Барбара Витек-Свинарска и ее муж - режиссер политического
театра. Свинарска встретилась с Гомбровичем в кафе, где должна была сыграть
сцену из спектакля "Возвращение блудного сына" в современной политической
интерпретации. Она была вооружена соответствующим реквизитом - красной
гвоздикой - и соответствующими словами - Народ, Новая Польша, Призвание
Художника и т. п. Все близкие Гомбровичу по духу люди подчеркивали, что он
не был агрессивен, если иметь в виду агрессивность по отношению к людям, а
не идеям. Но он действительно становился агрессивен по отношению к
определенным ситуациям, которые ему насильственно навязывали. Необычным
поведением, многозначительными вопросами и гримасами он демонстрировал всю
их фальшивость и искусственность. В данном случае Гомбровичу навязывали
чуждую ему пропагандистскую роль художника, разочарованного в прелестях
западного образа жизни. А этот художник просто не мог в них разочароваться,
потому что никогда и не очаровывался. И Гомбрович повернул сцену так, что
она превратилась в поединок Сифона и Ментуса из "Фердидурке". Свинарской
пришлось уносить свои уши, но того, что она донесла в них до редакций
польских газет, оказалось достаточным, чтобы они, как по сигналу, начали