"Олесь Гончар. Позднее прозрение (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

огненными бакенбардами: поминки так поминки! Осушил один ковш, другой
берет с кипящей пеной... И вдруг громко, через стол обращается к Ивану
Оскаровичу:
- А вы, капитан, с ним не особенно церемонились там, в ваших знаменитых
льдах... Такое бездушие, прямо скажем, поискать...
- Такой уж материк. Там не до нежностей.
- Это ясно. Несмелый, говорите, робкий? А я с ним в одном взводе был,
видел его в ночном бою на островах.
И никакой робости мы тогда за ним не замечали...
- Вот как? - удивился Иван Оскарович,- Я и не знал, что он фронтовик.
- То-то! Совсем паренек, однако и тогда дух наш поддерживал. Уже тогда
мы его любили. За верность, за товарищество. Даже за его шепелявость, что
вам казалась смешною.
- Попал под огонь,-смутился Иван Оскарович,- И заслуженно. Кройте,
кройте...
- Крыть не собираюсь, это так, между прочим,- усмехнулся гигант.- За
ваше здоровье!
Иван Оскарович сидел, понурясь. Кажется, разгадал наконец причину
неудачи своего выступления. Эти анекдотики. Козыряние собственным
величием... Беда в том, что еще до нынешнего дня ты смотрел на поэта, как
на своего подчиненного, с которым можно повести себя как угодно, выставить
его смешным, неумелым, беззащитным...
Ты и не заметил, как он со своею "Полярной поэмой" уже давно вышел
из-под твоего подчинения! Если он и подчинен нынче каким-либо законам, то
разве что иным, вечным, тебе уже нисколько не подвластным... И для всех
собравшихся здесь он - гордость, он - чистота и вовеки уже неотделим от
своей прекрасной поэмы. Впрочем, ты ведь тоже не хотел принизить его
образ?.. Ну, а то, что был черствым и бездушным к нему, так это же правда,
никуда от этого не уйдешь...
Неважно чувствовал себя Иван Оскарович. Уловил момент, когда оказался
вне внимания присутствующих, вышел из кафе и, вздохнув полной грудью,
медленно зашагал вдоль побережья. Уже вечерело. Всюду вдоль берега
громоздились валуны, то темно-серые, то побуревшие от времени, большие и
малые, самых причудливых форм, - остатки ледниковой эпохи. Камни и камни.
Тут и там упрямо лезли они из-под земли, из-под сосен, из-под
можжевельника... И даже в заливе, по его замерзшему мелководью, удивляя
странным видом, лобасто выпирали сквозь лед динозавры гранитов.
Залив, низкое небо, валуны. Это то, что было его миром, то, что он
воспел. У тысячетонного валуна, на котором перед этим студенты высекали
профиль, стоят венки еловые, остальное все уже прибрано, нет и покрывала,
снятого еще при открытии. Ни души побли-зости. Лишь в стороне маячит
стайка девчонок-школьниц в поднятых капюшонах, кажется, как раз те,
которые приветствовали Ивана Оскаровича утром и для которых он был лишь
уважаемый "прообраз"... Сейчас девочки, будто даже не приметив его,
повернулись в сторону моря: притихшие, присмиревшие, смотрели на тающие в
предвечерье острова. Маленькие, осиротелые музы этих мест...
Полярник решил еще раз рассмотреть наскальное произведение: чем-то оно
привлекало все же... Профиль поэта - во весь размах валуна. И хотя
изображение эскизное, тем не менее безразличным тебя не оставляет:
долговязый, чубатый поэт, улыбаясь, направил взгляд куда-то мимо тебя, и