"Олесь Гончар. Позднее прозрение (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

был бы возникнуть комический эффект, люди стоят без улыбок, а тот рыжий
пират с бакенбардами даже хмурится, с какимто свирепым выражением
стискивает трубку в зубах. Нет, делиться воспоминаниями - вещь, пожалуй,
рискованная.
Должно быть, своим откровенным рассказом ты невольно нарушил уже
сложившийся образ поэта, за подробностями не рассмотрел в нем чего-то
значительного, как раз того, чем он живет в их воображении, в строгой
молчаливой любви.
Кое-как закончил Иван Оскарович свое выступление, получил сдержанно
отпущенную ему порцию аплодисментов - аплодисментов вежливости и, только
отойдя от микрофона, понял с досадной очевидностью: речь не удалась.
Постарался усилием воли возвратить себе душевное равновесие, но выйти
из состояния удрученности оказалось не просто. И даже причину неудачи не
мог себе пояснить: на чем споткнулся? Возможно, что слишком уж выпирала
твоя собственная персона, твое полярное всемогущество?
Но о каком всемогуществе может идти речь, когда над множеством твоих
служебных, вообще-то необходимых отчетов об экспедиции уже теперь
возвышается "Полярная поэма", нестареющая, не перекрываемая никакими, в
том числе и новейшими отчетами, возвышается самым прочным, самым
долговечным отчетом для потомков о вашем походе... Вместо твоих давних
критериев жизнь выдвигает свои неожиданные. Твое же грубоватое
иронизирование над поэтом и вовсе было некстати, а для некоторых из
присутствующих здесь оно прозвучало, кажется, даже кощунственно. Странно.
Ты, не раз выходивший победителем из сложнейших служебных баталий, не
сумел здесь вовремя сориентироваться, попал впросак. Уж и не рад, что
приехать согласился сюда, хотя как же было отказаться, когда приглашал, по
сути, целый край, все эти разбросанные по взморью и островам рыбачьи
поселки. И рассказ твой, что ни говори, опирался на факты, все они ведь
имели место, ничего ты не выдумал от себя... Так виноват ли ты, что не
совпадают они с чьими-то представлениями и фантазиями, с извечной
человеческой слабостью создавать себе кумир, идеал или по меньшей мере
объект для восторгов?
Был потом в кафе обед с ячменным пивом местного изготовления;
зачерпывают сей экзотический напиток грубыми деревянными кружками,- надо
непременно такими кружками, это давний рыбачий обычай, идущий из средних
или 'еще более давних веков. Выступала тут же художественная
самодеятельность, пели песни, главным образом шуточные, которые оставил
своему краю поэт. Был он, оказывается, человеком веселым, озорным. И как
много успел! И какой необходимой оказалась людям его будто бы и
нескладная, будто бы и несерьезная жизнь!.. Удивительная вещь! Иван
Оскарович замечал, что и его, как и тех детишек из местной школы, личность
поэта чем-то завораживает, захватывает и не выпускает из своего силового
поля. Внутренний голос подсказывал, что есть и тебе, дорогой товарищ, о
чем пожалеть. Может, с редкостным другом разминулся, с тем, чье отсутствие
уже ничем и никогда не сможешь восполнить. Раньше об этом ты и не думал, а
теперь вот узнал, как щемяще нарастает чувство утраты и раскаяния: поздняя
печаль, позднее прозрение!
Напротив Ивана Оскаровича сидят три женщины в черном, сдержанные,
неразговорчивые. Молчаливые плакальщицы, пифии чьей-то судьбы. А на другом
конце стола среди земляков уже бражничает вовсю тот рыбак-гигант с