"Юрий Гончаров. В сорок первом (из 1-го тома Избранных произведений)" - читать интересную книгу автора

удерживала себя, свое нетерпение и свою жалость, - не надо, пускай уж мать
делает, как получается у нее, только бы не чувствовала, что стала совсем уже
ни на что не годна, что ее жалеют, а пуще того - не доверяют, берегут от нее
вещи, посуду...
- Макариха заходила, - сказала мать, - говорит, никуда с места
трогаться не будут, много продуктов не увезть, а без них - это с голоду
подыхать. Будут сидеть тут. Не всех же подряд они убивают. Немцам, говорит,
тоже работники нужны...
- Так и сказала? - спросила Антонина, торопливо хлебая деревянной
ложкой капустные щи.
- Так и сказала, - подтвердила мать. - Все они уже обдумали, рассудили.
- Ну, холера! - качнула головой Антонина, искренне про себя
удивляясь. - Уже, стало быть, готова к фашистам на службу!
Макариха, неряшливая, всегда кое-как одетая старуха с большим
крючкастым носом, жила неподалеку, через несколько домов, с невесткой и
тремя ее пацанами. Сын ее работал трактористом в МТС, получал хорошо - и
зерном, и деньгами, в закромах у них было много всего, одного хлеба сколько
скоплено; Макариха про семейные достатки никогда точно не говорила,
предпочитала помалкивать, но можно было догадываться. В доме у них стояли
никелированные кровати, шкаф с зеркалом.
- А про Кольку, говорит, - продолжала мать, - если кто докажет, что он
комсостав, так младший, и куда ж было деваться ему, не по своей воле,
мобилизованный... А в партии он и не состоял никогда.
Зло комком, тесня дыхание, поднималось у Антонины к горлу. Она хорошо
помнила, как Макариха, являясь, бывало, в правление что-нибудь выпросить или
в сельпо, когда туда привозили дефицитное, редкое и собиралась большая
очередь, всегда напористо, крикливо утверждала свои права, свою
первоочередность, выставляя Колькины заслуги: он, дескать,
передовик-механизатор, он колхозу и пашет, и сеет, всю работу своим
трактором делает, всех кормит. Война началась, едва Кольку повесткой в
район, в военкомат, позвали, а Макариха уже пришла в правление с кучей
всяких нужд, как мать военнослужащего, защитника Родины. И Макарихе всегда
уваживали, сдавались перед ее напором, крикливо?! требовательностью, -
выписывали, что она просила, пропускали вне очереди вперед...
Мать помолчала, присев на лавку, держа сухие, морщинистые руки на
коленях, сутуля острые худые плечи.
- Оно ведь и правда - страх подаваться от дома... Что у нас с тобой -
ничего против людей нет, а все ж таки тоже добро: хлеба пудов двадцать,
проса десять пудов, огурцов кадка насоленная, капуста... Картошки за двести
ведер, цельный подпол... Пеструха, поросенок, куры... Что с собой заберешь?
Курей еще в плетенке увезть можно, поросенка в мешок завязать, а хлеба,
картошки - мешок, другой... Надолго ли хватит?
- Так что ж - из-за картошки этой самой поганой к фашистам в холуи
определяться? - сдерживая себя, сказала Антонина. Ей послышалось, будто
пример Макарихи вызвал у матери какие-то колебания в душе, и она, излагая
свои раздумья, ищет подхода, подступа к тому, что пока не решается ясно
выразить.
- Что ты, как можно! Да пропади все пропадом! - поспешно сказала мать,
выпрямляя свою сутулость. - И картошку эту отымут, и самих изведут. Макариха
дура, ум куцый, это в ней жадность все... Нехай, нехай, она ищ хлебнет