"Юрий Гончаров. В сорок первом (из 1-го тома Избранных произведений)" - читать интересную книгу автора

Лица у всех на земле, смотревших вверх, изменились: посуровели,
помрачнели. "Юнкерсы" еще только гудели в поднебесье, но кому-то где-то были
уже уготованы смерть и раны, что-то было уже неумолимо обречено пожарам и
разрушению...

7

Мать, медленно, осторожно ступая, мелкими шажками шла по двору к дому с
пустой миской в руке. Она только что кинула курам просо и размоченные
хлебные корки, сбежавшиеся на ее зов куры торопливо клевали на пятачке
плотной черной земли возле сарая. Другая рука матери была приподнята и
слегка протянута вперед - чтоб не натолкнуться ненароком на что-нибудь по
дороге. Восьмой год как у матери разлилась в глазах темная вода, городские
врачи обещали, что операция ей поможет, не совсем, но часть зрения все же
вернет. Если бы не война - операцию уже сделали б этим летом...
Привычно, знакомо было видеть Антонине мать, медлительно, осторожно
ступающую по двору с очередным хозяйским делом. Но, входя в калитку, она
даже сбилась с шага, задержалась невольно, на миг. Никогда раньше не
чувствовала она этого так, не замечала, а тут ее словно бы пронзило
насквозь - насколько же мать неотделима ото всего, что вокруг, что, с
потерей глаз, еще оставила ей жизнь - от дома, сарая, огорода, этого двора с
грязной тачкой, испачканными навозом лопатами под плетнем, веревками для
сушки белья с нацепленными на них деревянными прищепками... Вроде бы все по
отдельности, Само по себе - мать и домашняя утварь, мелочи домашнего
хозяйства, быта, а в действительности - одно целое, и не разъять на части...
Потому и жива еще мать, на ногах она, что на привычном ей месте, в привычных
каждодневных делах. Как же оторвать ее ото всего, что же с ней станется?
Впервые так резко, до боли внутри себя Антонина почувствовала всю
невозможность такого разлучения. Все равно как старое, обломанное,
израненное дерево, что приспособилось и живет и могло бы еще долго, долго
жить уцелевшими своими ветками, оторвать от последнего питающего его
корня...
В доме, посреди горницы, лежали четыре мешка с собранными вещами, все
же остальное было на своих местах, как прежде. Только портрет отца под
стеклом в рамке да еще такую же рамку с фотокарточками родни мать сняла со
стены и поставила на пол, прислонив к мешкам.
В черном зеве печи тлела горка красных углей, пригорнутых к чугунку со
щами, на шестке стояла сковорода с оладьями, накрытая эмалированной миской.
- Поешь Тоня, - сказала мать, - а то когда ищ вырвешься...
Антонина скинула платок, жакетку, присела к столу.
Мать налила в миску щей, принесла, Поставила на стол сковороду с
оладьями. Движения ее были медленны, но все получалось у нее точно: щи не
пролила, сковородой не промахнулась, с ощупкой, но опустила на железный
кружок-подставку. Слепла она постепенно, несколько лет, и за это время и
дом, и двор, и всю домашнюю работу освоила на ощупь, и ни разу не случалось
такого, чтобы она что-нибудь опрокинула, разлила, разбила. Она продолжала
делать по дому и хозяйству все, что делала и раньше, зрячей, только движения
ее стали неуверенно-осторожными, слабыми, щупающими. Часто Антонине хотелось
вмешаться - из жалости и для помощи, отстранить мать, самой в миг, в минуту
сделать то, над чем она так долго, так медленно копается, да тут же она