"Гор Геннадий Самойлович. Деревянная квитанция" - читать интересную книгу автора

мной навсегда, чего лишала меня судьба и мое неумение быть обаятельным.
Был ли обаятельным этот щеголь, так изящно шагавший и несший каждую
вещь с таким видом, словно Ньютон раскаялся, забрав свои слова обратно и
отменив закон земного притяжения?
На этот вопрос поторопился ответить случай, который редко бывал на моей
стороне. Вечером, оставив с бабушкой детей, мы с женой пошли в кинотеатр
"Титан" смотреть новый фильм из времен гражданской войны.
Экран, словно войдя в сговор с действительностью, продлил сценку,
виденную мною утром, внеся в нее существенные изменения.
На экране я увидел мужа Ирины в щеголеватой форме белогвардейского
офицера. Да, это был он. Ему даже не пришлось прибегать к гриму. Тот же
легкий, упругий шаг, та же усмешка, те же печоринские усики. Оказывается, он
был артистом. Теперь мне оставалось только одно - найти какой-нибудь изъян в
его игре, мысленно уличить его в недостатке таланта. Но, увы! Он сжился с
ролью, он чувствовал себя на экране так же уверенно, как в обыденной жизни,
у него было обаятельное лицо. Режиссер оказался умным и не стал изображать
белогвардейца одними черными красками.
Нет, он был не просто актер, а маг и волшебник. Ему удалось то, что не
удалось шаману, виденному мною в детстве, пытавшемуся изо всех сил совершить
чудо. Он это чудо совершил без труда, сделал пластичными не только свои
жесты, но и всю обстановку, вдруг превратившуюся в белогвардейский мир, где
даже стены источали молодцеватую удаль. Здесь был риск - и началась дуэль,
где на каждый выстрел откликалась смерть.
И сценарист и режиссер все сделали для того, чтобы дать простор его
таланту, его удали, его тоске по смерти, с которой он сейчас играл в карты,
лихо и ловко тасуя тугую колоду.
На другой день я встретил его на лестнице и удивился. Ведь вчера я
видел, как его убили. Убивали его так реально, что я забыл, что это была не
всамделишная смерть, а только игра актера. Сейчас, сбегая по лестнице, он
тоже, по-видимому, играл роль, шаг его был упруг, на лице его была
довольная, сытая улыбка. Ведь ночь он провел с Ириной, и провел законно, как
муж и отец ее детей.
Я подумал: теперь я буду каждый раз встречать его одного или вместе с
Ириной, о чем уже позаботился коварный случай, распоряжавшийся
обстоятельствами и поселивший нас в одном доме.
Через неделю мы с женой пошли в театр. И снова увидели его, уже на
сцене. На этот раз он играл не белогвардейца, а молодого
американца-интервента. Он играл его так, словно всегда был американцем и
прирожденным интервентом.
На сцене, изображавшей сибирскую тайгу, горел костер, очень похожий на
натуральный и пугавший своей чрезмерной реальностью зрителей, сидевших в
партере поблизости от сцены. Возле костра, полусидя-полулежа, пребывал он,
обаятельно красивый американец, полный изящества и ностальгии, и пел
мечтательным голосом модную в двадцатых годах английскую песенку:

Долог путь до Типперери,
Долог путь...

Я сказал жене, что у меня разболелась голова, и спросил ее - нельзя ли
пораньше уйти домой.