"Гор Геннадий Самойлович. Деревянная квитанция" - читать интересную книгу автора

белогвардейцем только на сцене, на экране и в моих снах, а в менее
эффектной, но достоверной действительности он был знаменитым актером,
любимцем всех ленинградских студенток и школьниц-старшеклассниц, поджидавших
его у подъезда, чтобы сунуть ему букет свежих цветов или записку.
Как-то, идя за дровами, я видел, как дворник выметал своей равнодушной
метлой эти букетики и записки.
Но, несмотря на записки и букеты, он, по-видимому, был верен Ирине и
нередко появлялся передо мной, нежно ведя ее под руку.
И каждый раз сознание, что случай (из скромности не назовем его
судьбой) совершает нечто враждебное логике и здравому смыслу, погружало меня
в пропасть сомнения.
Он был артист? Да. Он был красавец и щеголь? Несомненно. Он был
всеобщим любимцем? Да. Но Ирина была во много раз больше и его и себя. Она
была не человеком, а явлением. Как же он мог позволить себе жить с ней,
спать на одной постели, отравлять ее сознание своим самодовольством актера?
Я ждал, что кто-то ответит на мои вопросы. Но Фонтанка молчала, не
замечая меня, а только их, подставляя себя им как фон, как необходимые
декорации.
И когда я попадался им навстречу, мне сразу хотелось переселиться в
другую квартиру, на другую улицу, в другой город, скрыться от них куда
угодно, поселиться на другой планете.
В другие века и эпохи было невозможно это, чтобы твой соперник двоился
и дразнил твое самолюбие, то находясь в реальной жизни, то переселяясь на
экран, пытающийся стать еще более реальным, чем обычная жизнь.
Я не знаю, существует ли философия актерской игры, способная разгадать
этот удивительный феномен. Мы не знаем, легко ли дается актеру переход из
обыденной реальности в тот мир, где он надевает на себя маску или
примеривает к своей душе чужую, занятую на час жизнь.
Муж Ирины, имя и фамилию которого я не обозначил даже инициалами,
значительную часть своего времени проводил, превращаясь сначала в
белогвардейских подпоручиков и поручиков, потом в штабс-капитанов, а затем
примерил и генеральские эполеты, и они к нему подошли.
Я видел его и там и тут: и в той нарядной реальности театра, для
встречи с которой мы наряжаемся сами, как на праздник, и в другой, где, не
заботясь о своей внешности, спешим по улицам, тоже торопящимся в свои будни.
Но каждый раз, когда я его встречал, я чувствовал, что он и в будни играет,
но уже не поручика и не штабс-капитана, а самого себя.
Мне очень хотелось, чтобы он не был самим собой, чтобы здесь он был
только тенью, а обретал себя только на сцене или на экране, где не было с
ним Ирины.
Но случай был против меня, недаром он поселил ее и его всего на один
этаж выше, превратив их пол в наш потолок.
Они ходили надо мной. До меня иногда долетал их смех, голоса и звуки
фортепьяно, на котором играла Ирина, вызывая дух Шопена или Чайковского,
дух, через потолок казавшийся мне еще более романтичным и музыкальным, чем
он был на самом деле.
И все же тот мир на верхнем этаже мнился мне загадочным, куда более
загадочным, чем все другие квартиры и этажи. Жизнь, начавшая эту довольно
тривиальную интригу еще в университетском коридоре, продолжила ее на много
лет, словно подчиняясь законам ремесленной беллетристики, то есть законам