"Борис Горбатов. Мое поколение" - читать интересную книгу автора

беспокоит желание узнать: а не случись революция в годы, когда я был
малышом, как сложилась бы моя жизнь?
Я, быть может, ходил бы с отцом мазать крыши, и в отеках красок всех
цветов бесцветною прошла бы моя молодость. Швырял бы лихо на кабацкую стойку
потную, стертую медь, носил бы в праздники рубаху с "разговорами", картуз с
широкими, негнущимися полями и лакированным козырьком и сапоги бутылками. А
может, выбился бы "в люди": в приказчики, в писцы, в чиновники даже, и пыль
стояла бы столбом над моею усердною лысиной. Или, может, выбрав из всех
отцовских колеров самый яростный - красный, большевистский цвет, пошел бы
топтать Владимирку, и отец говорил бы обо мне приятелям с удивлением и
восхищением:
- И в кого он пошел такой беспокойный? - И тихо, доверительно добавлял
бы: - Социалист! И даже водку не пьет.
Никогда мне не удовлетворить моего любопытства! Жалеть ли об этом?
Вот и поезд мой, наконец, тронулся. Затряслись люди на полках. В окне
закачались столбы. Чей-то ласковый бас произнес удовлетворенно:
- Значит, поехали! - И добавил: - А в Магнитке, глядишь, и ужинать
будем.
Кончились мои праздные размышления. Стал думать о Магнитке, о деле, по
которому еду.
Но на полустанке, где мы опять задержались, у двери сторожки стоял
малыш лет девяти. Он восторженно глядел на поезд, а на его кудрявой головке
лежал золотой, как корона, подсолнух.
В тысяча девятьсот двадцать третьем году, не раньше, увидел этот малыш
свет. Я уже... Да, я уж был тогда секретарем комсомольской ячейки!
Недавно ко мне пришел Вовка-пионер. Он смущенно остановился в дверях и
протянул смятые листки: заявление о вступлении в комсомол и анкету.
Я посмотрел в нее и ахнул:
- Вовка! Да ты что?.. Ты... в семнадцатом, в тысяча девятьсот
семнадцатом году родился? Да? В семнадцатом?
Я хлопал его по плечу, хохотал, вертел во все стороны, а он только
краснел да бормотал смущенно:
- Ну что ж тут такого? Ну, в семнадцатом!..
Товарищи! Он не знал городового, не видел даже!
Завидую ли я ему? Пустое! Я и сам-то помню горо-дового смутно.
Завидую ли я Вовкиному брату, обезоруживавшему городовых в семнадцатом
году? Нет, и ему не завидую.
Между Вовкой и его старшим братом идет мое поколение. Я знаю его, как
рыбак знает берега своей речушки.
Когда я говорю - "старая гвардия", мне представляется ряд крепких седых
людей, а за ним - море человеческих голов.
Когда я говорю - "наша смена", мне представляется пионерский отряд:
паренек, закинув вихрастую голову, трубит в хриплую трубу, девочка бьет в
барабан.
Когда я говорю - "мое поколение", я говорю об Алеше, Павлике, Вальке,
Тоське.
Я хочу увидеть эти слова - и вижу Алешку, Семчика, Вальку, Павлика.
Я хочу написать эти слова - и пишу об Алеше, о Павлике, о Вальке, о
Тоське, о Моте.
Мотя пристал к нашей пятерке во время четырехдневных больших пожаров: