"Александр Горбовский. Игрища в зале, где никого нет" - читать интересную книгу автора

Она пристально посмотрела на него. Неужели он это серьезно?
- Мне жаль тебя. Ты рассуждаешь, как варвар. Кажется, так называется
это. Ну и что, если я и не вижу! Я не вижу себя, но я-то ведь знаю. Знаю,
что, сидя в лиловом на красном, порождаю неэстетичное цветное пятно.
Разве, если делаешь зло, но никто не видит, разве это перестанет быть
злом?
Конечно, пустяк, разговор ни о чем. Но снова все, чего бы она ни
коснулась, представало необычайно важным и значимым.
Он подумал: как хорошо было бы вот так сидеть и разговаривать с нею,
незаметно лаская взглядом каждый жест ее, форму рук, поворот лица. Это,
может быть, так и было б, если бы не эти Железные Скалы, если б не зуммер,
кричавший оттуда семнадцать часов подряд.
Он знал, что сделает то, ради чего здесь. Он сделает все, что нужно,
чтобы ее найти.
Они сидели друг перед другом, и темный низенький столик был между ними.
На тонких, закрученных ножках, он был уставлен прозрачной посудой и белыми
чашками. Они пили чай - вот что делали они теперь. Пили чай. Тонкая чашка
просвечивала в тонкой ее руке. И он снова почувствовал то, что подумал
тогда, - рука ли ее возникла из небытия только затем, чтобы однажды
держать эту чашку, или чашка была создана кем-то, кто мог предчувствовать
именно эту руку?
- Мне хочется, - продолжала она, и чашка, звякнув чуть слышно,
вернулась на блюдце, - мне хочется иногда, чтобы меня окружали другие
предметы и стены. Другого вида, другого цвета. То, что вокруг нас, должно
меняться, как мы меняем одежду, по настроению...
Она перевела взгляд на иллюминаторы, где желтые струи и клубы бежали
по-прежнему вверх.
Он тоже молчал, помешивая ложечкой чай.
Так молчали они, потому что умение беседы требует мало слов. Куда
больше это искусство пауз. Когда каждый может побыть наедине с собою, с
тем, о чем думает он.
Он видел ее лицо. Он не пытался уже воспринять ее как бы со стороны,
как если бы видел впервые. Этот тонкий излом бровей. Подвижный изгиб рта.
Эта резкая линия скул. Как назвать то, что связывало их воедино?
Пропорции? Внутренний ритм? Или, как говорят о художнике, почерк? Известно
бессилие слова! Он опять вспомнил чашку в ее руке. Где-то там, где-то
близко к тому, что почувствовал он, таился ответ. Но он ему не давался.
- Даже когда я выбираюсь со станции, - заговорила она, - я делаю это,
наверное, чтобы раздвинуть пространство, пространство моего бытия.
Он кивнул. Он понимал это. И еще он понимал, что приближался тот миг,
ради которого он и начал все это. Миг, когда он должен узнать, куда
отправилась Оэра, точный уровень, сектор или квадрат.
Это не было просто - все, что воспроизводилось кристаллом, каждая сцена
и каждое слово были расписаны и предначертаны. И стоило чему-то нарушить
это течение, как это тотчас вызывало "эффект резонанса": видимый мир,
порожденный кристаллом, начинал изменяться непредсказуемо и неведомо как.
Эффект этот мог затухнуть, а мог, наоборот, расширяться, не имея предела.
Оэра встала. Прошла вдоль стены. Медленно - туда. И еще медленнее -
обратно. Миг приближался. Он ждал. Сейчас она вернется и сядет в кресло.
Она вернулась и села в кресло. Сейчас она скажет эти слова. И она сказала: