"Юлия Горишняя. Слепой боец " - читать интересную книгу автора

скоро он вовсе перестал разжигать костры и где-то оставил одежду, оттого что
она только стесняла движения, а мерзнуть он и без нее не мерз... Серая, в
бурых пятнах, бугристая шкура превосходно защищала от, мороза, да и от всего
на свете. Кроме копья, которое он взял когда-то тайком с его места над
притолокой в родном доме. "А вдруг кто-то его найдет? - думал Гэвин. - Мало
ли что может быть. А вдруг этот кто-то выйдет на меня с ним? Я не хочу
уходить с Земли. Я хочу могущества, играющего жизнью и смертью. Я хочу
всего. Я вам не страж, обреченный торчать у своих ворот, как камень! Я не
хочу рисковать". Тот, кто думал это, был уже не Гэвин; он мог бы только
сказать: "Я был когда-то им", и лишь что-то отдаленно похожее на Гэвина
оставалось в его интонациях и в том, что он хотел "всего".
И тогда он отправился обратно, в горы, той дорогой, которой пришел
сюда, от одного привала к другому. Он нашел все то, что оставил, лежащим на
тех же местах, но проползал мимо, не вглядываясь. Ему нужно было лишь одно.
Неторопливая, как смерть, каменная жаба пробиралась в горном лесу,
полная равнодушного стремления уничтожить то, что угрожало видимости жизни,
которая была в ней, а следом за нею пробиралась еще одна жаба, поменьше;
волк был всего лишь только зверь, и для него пустым звуком были любое
могущество и любые соблазны, поэтому, должно быть, в нем все еще сохранилось
немного больше своего, собственного. Он следовал за вожаком своей жабьей
стаи - за каменной жабой, в которой уже вовсе не было Гэвина и которая была
вожаком, оттого что была сильней, и потому он брел за нею, пусть даже
недоумевая, зачем нужно именно туда.
Они нашли то, что искали, на поляне в горах, окруженной лиственницами и
молчаливыми елями, и оранжевогорлый клест, возившийся с шишкой на одной из
них, вдруг оторвался от ветки и мелькнул меж деревьями прочь. Равнодушные
жабьи глаза узнавали поляну, хотя воспоминания прежнего, людского
существования были для нее как сон, неясный и путаный сон, лишенный смысла.
Здесь Гэвин устраивался когда-то на ночлег. С тех пор поляну вновь
запорошило снежком, но подле вылезших из земли корней лиственницы кострище
было все еще различимо, и рядом с ним, прислоненное к стволу, стояло
ясеневое копье. Оно было все такое же, обычное копье, каким было всегда.
Удобное в руке круглое древко, белое, со звездно блестящим наконечником из
"металла морей".
Как о любом копье из ясеня, о нем знали в этих краях, что оно живое и
обладает собственной волей, совпадающей или не совпадающей с волей его
владельца, знали также, что оно сохраняет своему владельцу мужество, лишает
оборотней способности превращаться, обороняет дом от запустения и дурного
глаза и даже излечивает болезни, от дурного глаза приключающиеся; имя его
было Бальрон.
Люди тут, на островах, живут незамысловато. Высшей Магией не
занимаются, и им вовсе невдомек, что мудрецы из великих городов на юге пишут
трактаты о свойстве ясеня даровать тому, кто к нему прикасается, Совпадение
с его истинной Сутью, выводя это свойство из сущности ясеня, Мирового Древа,
или из воли блюстителей Мира в прадавние времена, или еще из чего-нибудь, и
расходясь во мнениях. Так что Гэвин этого не знал о своем копье, и каменная
жаба, перенявшая от него знания о человеческих вещах, тоже не знала, отчего
отшатнулась, встретив глазами эту звенящую белизну, и не смогла уже
вернуться на тот шаг, которым попятилась назад.
Ничего еще не произошло, и это было действительно копье, кусок