"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 2." - читать интересную книгу автора

редактора, там как будто кошка играла бумагой.
Белые, пожелтевшие от старости двери кабинета распахнулись, и редактор,
взмахнув полосками бумаги, закричал:
- Дронов! Какого чорта вы... Ах, здравствуйте! - ласково сказал он и
распахнул дверь еще шире.. - Прощу!
И через минуту Клим, сидя против него, слушал:
- Цензор болен логофобией, то есть словобоязнью, господа сотрудники -
интемперией - безудержной словоохотливостью, и каждый стремится показать
другому, что он радикальнее его.
Он говорил солидно и не в тоне жалобы, а как бы диктуя Климу. Вытирал
платком потную лысину, желтые виски, и обиженная губа его особенно важно
топырилась, когда он произносил латинские слова. Клим уже знал, что
газетная латынь была слабостью редактора, почти каждую статью его пестрили
словечки: ab ovo, о tempora, о mores! dixi, testimonium paupertatis1 и
прочее, излюбленное газетчиками. За спиной редактора стоял шкаф, тесно
набитый книгами, в стеклах шкафа отражалась серая спина, круглые, бабьи
плечи, тускло блестел голый затылок, казалось, что в книжном шкафе заперт
двойник редактора.
- Сообразите же, насколько трудно при таких условиях создавать
общественное мнение и руководить им. А тут еще являются люди, которые
уверенно говорят: "Чем хуже - тем лучше". И, наконец, - марксисты, эти
квазиреволюционеры без любви к народу.
Запах типографской краски наполнял маленькую комнату, засоренную газетами.
Под полом ее неумолкаемо гудело, равномерно топало какое-то чудовище.
Редактор устало вздохнул.
- Это о выставке? - спросил он, отгоняя рукописью Клима дерзкую муху, она
упрямо хотела сесть на висок редактора, напиться пота его. - Иноков
оказался совершенно неудачным корреспондентом, - продолжал он, шлепнув
рукописью по виску своему, и сморщил лицо, следя, как муха ошалело носится
над столом. - Он - мизантроп, Иноков, это у него, вероятно, от запоров.
Психиатр Ковалевский говорил мне, что Тимон Афинский страдал запорами и
что это вообще признак...
Удачно прихлопнув муху рукописью, он облегченно вздохнул, приподнял губу и
немножко растянул ее; Самгин понял, что редактор улыбается.
- И, кроме того, Иноков пишет невозможные стихи, просто, знаете, смешные
стихи. Кстати, у меня накопилось несколько аршин стихотворений местных
поэтов, - не хотите ли посмотреть? Может быть, найдете что-нибудь для
воскресных номеров. Признаюсь, я плохо понимаю новую поэзию...
Он сердито нахмурился, выдвинул ящик стола и подал Климу пачку разномерных
бумажек.
- Н-да-с, - вот! А недели две тому назад Дронов дал приличное
стихотворение, мы его тиснули, оказалось - Бенедиктова! Разумеется - нас
высмеяли. Спрашиваю Дронова: "Что же это значит?" - "Мне, говорит,
знакомый семинарист дал". Гм... Должен сказать - не верю я в семинариста.
В кабинет вломился фельетонист, спросил:
- Опять меня зарезали?
И, пожимая руку Самгина, сообщил:
- Пятый фельетон в этом месяце.
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое лицо его
вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками