"Максим Горький. Рассказы о героях (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

беляки повесили его. Парня-то убили в первый год империалистической войны,
отца его кулаки разорили, тоже пропал куда-то. Из всей семьи только Лиза
осталась, теперь она - подруга моя, партийной стала четвертый год. Она в
шестнадцатом году, умница, в Пермь на завод ушла, хорошо обучалась там.
Это уж я далеко вперед заскочила. Ну, хотела я, значит, уйти, когда идиёт
этот изнасилил меня, и собралась, а он говорит: "Куда - пойдешь? Пачпорта
у тебя - нет. И не дам, на это у меня силы хватит. Живи со мной, дуреха,
не обижу.
Венчаться - не стану, у меня жена в Чистополе, хоть и с другим живет, а
все-таки венчаться мне закон не позволяет. Умрет она - обвенчаюсь, вот -
бог свидетель!"
- "Противен был он, да пожалела я сдуру хозяйство: уж очень много силы
моей забито было в него. Ну, и Нестеровых семья вроде как родные были мне.
Пожалела, осталась. Не ласкова была я с ним, отвратен он был да и не
здоров, что ли:
живем, живем, а детей - нету. Бабы посмеиваются надо мной, а над ним
еще хуже, дразнят его, он, конешно, сердится и обиды свои на мне вымещает.
Бил. Один раз захлестнул за шею вожжами да и поволок, чуть не удавил. А то
- поленом по затылку ударил; ладно, что у меня волос много, а все-таки
долго без памяти лежала. Сосок на левой груди почти скусил, гнилой черт,
сосок-то и теперь на ниточке болтается. Ну, да что это вспоминать, поди-ка
сам знаешь, товарищ, как в крестьянском-то быту говорят: "Не беда, что
подохнет жена, была бы лошадь жива".
Началась разнесчастная эта война..."
- Сказав эти слова, она замолчала, помахивая платком в раскаленное лицо
свое, подумала.
- "Разнесчастная - это я по привычке говорю, а думается мне как будто
не так: конешно, трудовой народ пострадал, однако и пользы не мало от
войны. Как угнали мужиков, оголили деревни - вижу я, бабы получше стали
жить, дружнее. Сначала-то приуныли, а вскоре видят - сами себе хозяйки и
общественности стало больше у них, волей-неволей, а надобно друг другу
помогать. Богатеи наши лютуют, ой, как лютовали! Было их восьмеро, считая
хозяина моего; конешно, попы с ними, у нас - две церкви, урядник, зять
Антонова, первого в селе по богатству. И чего только они не делали с
бабами, солдатками, как только не выжимали сок из ни-х! На пайках
обсчитывают, пленников себе по хозяйствам разобрали. Даже скушно
рассказывать все это. Пробовала я бабам, которые помоложе, говорить:
жалуйтесь! Ну, они мне не верили. Живу я средь горшков да плошек,
подойников да корчаг, поглядываю на грабеж, на распутство и все чаще
вспоминаю стариковы слова, Уланова-то:
"Богачи - всему худому пример". И - такая тоска! Ушла бы куда, да не
вижу, куда идти-то. Тут Лизавета Нестерова приехала, ногу ей обожгло, на
костыле она. Говорит мне: "Знаешь, что рабочие думают?" Рассказывает.
Слушать - интересно, а не верится. Рабочих я мало видела, а слухи про них
нехорошие ходили. Думаю я: что же рабочие? Вот кабы мужики! Много
рассказывала мне Лиза про пятый-шестой год, ну, кое-что в разуме, должно
быть, осталось. Уехала она, вылечилась. Опять я осталась, как пень в поле,
слова не с кем сказать. Бабы меня не любят, бывало, на речке или у колодца
прямо в глаза кричат:
"Собака ворова двора!" и всякое обидное. Молчу. Что скажешь?