"Александр Говоров. Алкамен - театральный мальчик (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

заплакал.
- Зачем, хозяин, портишь кожу? - послышался медлительный голос
Медведя. - Раб принадлежит Дионису. Бог не любит, когда ломают его
имущество. Потом, погляди, сын твой плачет, крови боится.
Ксантипп прекратил наказание, призвал на нас проклятие ада и ушел.
Няньки увели детей, а меня рабы вынесли на задний двор, где распряженные
быки лениво жевали сено и пили воду из колоды. Меня бросили на кучу сухого
навоза и оставили приходить в себя на самом солнцепеке.
Но ни пекло, ни боль не причиняли мне столько страдания, сколько
позор. Чудесная девочка Мика видела мое унижение! А скиф, скиф!..
Я представлял себе, как он поведет меня домой и будет скрипеть
монотонным голосом: "Дружбы со свободными ищешь? Чистокровный афинянин ты?
Мнесилох тебя милостыней кормит, и ты готов ему руки лизать. Красотка,
невеста художника, тебя по головке гладит, и ты весь расцветаешь. А она
свою собачку так же гладит и так же улыбается - вот заметь! А Ксантипп?
Ведь он демократ, друг Фемистокла. Мы все им вроде собак..."
Мне слышались ясно эти его обычные слова. Опровергнуть их было
невозможно, но от этого я лишь больнее ненавидел рыжего скифа. Слезы обиды
помимо воли текли из зажмуренных глаз. Жарило солнце, спину как будто
теркой скребли, все плыло в сознании.
Мне показалось, что кто-то сел на корточки рядом со мной.
- Скорее, Мика, - слышался голос мальчика. - Нас увидят, рабы скажут
домоправителю - папа нас оставит без сладкого.
- Ах, какой ты рассудительный! - ответил милый голосок девочки. -
Даже противно. Держи-ка вот этот пузырек: здесь целебное масло. Я выпросила
его у мамы.
Девочка подсунула под меня руку и поднатужилась, чтобы перевернуть.
Нежно, еле касаясь рукой, она мазала мою спину, и мне казалось, что боль
утихает и блаженный сон разливается по всему телу. Мне даже снилось ее
лицо: мокрое от жары, волнистые пряди прилипли ко лбу, на котором
запечатлелась морщинка сострадания. Блестящая слеза на реснице вспыхнула,
отражая солнце.
Как она была прекрасна! В тысячу раз прекраснее троянской Елены, о
которой поют в театрах!
Мне захотелось сказать ей об этом... Я собрал всю свою волю и поднял
голову. Рядом со мной не было никого! Только на песке лежала нелепая тень -
Кефей, громадная собака, сидел, размякнув от жары, и смотрел на меня,
склонив длинноухую голову. Но ведь не Кефей же мазал меня целебным маслом?
Явился Медведь. Он поднял меня на руки и понес, как ягненка, животом
вниз. Пес сначала провожал нас, то и дело забегая за кусты и обнюхивая
подворотни. Когда исчез за миртовой рощей белый Колон, отстал и Кефей. Мы
остались вдвоем. Скиф не говорил ни слова, только учащенно дышал - ведь я
все-таки тяжеловат, а путь не близок. Иногда он присаживался отдохнуть у
водоема или под сенью дуплистой липы.
Боль утихла, и меня убаюкало. Мне грезилось, что я уже большой, что у
меня густая борода, как у Фемистокла, и я, как он, - прославленный стратег.
Мне виделось, будто гоплиты привели ко мне в палатку связанного
тощего Ксантиппа: он будто дезертировал с поля битвы, покинул строй. Я
приказываю его сечь: воины срывают с него алый командирский плащ; он падает
на колени и молит о пощаде. По его морщинам текут слезы; я вспоминаю слезу