"Богумил Грабал. Волшебная флейта" - читать интересную книгу автора

нее было трое, мы двое изучали право, а третий работал поваром, он
возвращался среди ночи и всякий раз без сил валился на постель, а храпел он
так, что я затыкал себе уши хлебным мякишем... А на другое утро в начале
одиннадцатого я отправился на факультет и, взглянув на лестницу перед
главным входом, увидел такое... Немецкие солдаты гнали по ступеням
студентов, били их прикладами в спины, из актового зала и из коридоров
выбегали все новые и новые перепуганные молодые люди, и всех их солдаты
заталкивали в военные грузовики, а затем немцы подняли борта и сами
запрыгнули в кузов... я стоял в ужасе, ведь, приди я на полчаса пораньше, я
разделил бы судьбу своих товарищей; машины тронулись с места, и я слышал,
как мои однокашники поют гимн "Где родина моя?"... и я понял, что
происходит, и когда я вернулся домой, мой коллега Суханек и повар уже
собирали вещи, я тоже уложил свой чемодан, и мы, испуганные, простились с
нашей плачущей квартирной хозяйкой... и от всех людей, попадавшихся нам по
пути на вокзал, откуда мы хотели разъехаться по домам, исходил страх и
ожидание того, что потом и случилось: закрыли высшие учебные заведения и
семнадцатого ноября казнили двенадцать студентов, а тысячу двести
арестованных по общежитиям отправили в Заксенхаузен.
Вот о чем, Апреленка, я вспоминал семнадцатого ноября этого года, пока
ходил с черным котенком Кассиусом под розовеющим небосклоном, усеянным
сияющими звездами, и я предчувствовал и, можно сказать, знал, что в этот
вечер шествие по Праге со свечами добром не кончится, что-то должно
случиться, и я боялся, потому что люди, приехавшие во второй половине дня в
Керско, говорили, что в верхней части Карловой площади, со стоянки у
больницы, еще утром убрали все припаркованные там легковые машины, чтобы
освободить место для тяжелой техники МВД...
Собираясь, Апреленка, живописать Вам дальнейшие мои странствия по
Сочиненным Штатам, как Вы их однажды назвали, я упрекал себя, что не остался
в Праге, дабы увидеть то, что еще не случилось, но уже носилось в воздухе,
Прага всю эту неделю пребывала в состоянии истеричного возбуждения, точно
так же, как пятьдесят лет тому назад, когда я тоже боялся и когда тысячи
студентов отправили в концлагерь, а двенадцать из них расстреляли... я сам
по чистой случайности избежал тогда подобной участи, а после этого устроился
на работу в канцелярию нотариуса в Нимбурке...
А еще я вспоминаю, как мы с моим приятелем Иркой Ержабеком пили пиво в
"Гранде" и вечером, шагая по опустевшей уже площади, болтали на
невообразимой смеси чешского с немецким, мы громко и с насмешкой говорили на
искаженном немецком языке, и тут из гостиницы "На Княжеской" вышли двое в
плащах с девушкой, и один из них схватил меня за горло и заорал "Хальт!", с
безумным взглядом он душил меня и чуть ли не по земле волок к военному
автомобилю... когда же он, продолжая сжимать мое горло, открыл дверцу, к нам
подбежала та девушка с криком: "Ганс, немедленно отпусти парня, ты слышал?
Немедленно, не то я тебя брошу... Ганс! Ганс! Иначе ты меня уже никогда не
увидишь!". И, повернувшись, она скрылась в Почтовом переулке, Ганс отпустил
меня и устремился за ней, а я побежал на Мостецкую улицу, а потом через мост
к пивоварне, так благодаря этой девушке я во второй раз спасся от
концлагеря, ведь это был гестаповец, который за издевательство над немецким
языком и оскорбление германского рейха наверняка отправил бы меня в Колин,
где исчезали патриоты нашего нимбуркского края. В Колине же гестаповцы умели
говорить и по-чешски, потому что это были судетские немцы... Ich bin