"Богумил Грабал. Прекрасные мгновения печали" - читать интересную книгу автора

воспользовался Милиткой как подушкой-думочкой, но скоро я понял, что Папаша
слушает, как в животе у Милитки шевелятся его котята. Я отчетливо видел, что
у Папаши открыты глаза и что он прислушивается, будто к телеграфному столбу.
Потом он зажмурился и тоже сладко вздохнул; так он лежал с Милиткой среди
лопухов позади бочарни, а я смотрел сверху на обоих и радовался, что Папаша
так любит Милитку, и даже улыбался их счастью.
Вот так Милитка и Целестин жили с нами, словно четыре времени года, в
нашей казенной квартире в пивоварне; папа каждый вечер гладил свою Милитку и
нашептывал ей нежные слова, чтобы их слышала и матушка, та же раз в день,
поглаживая Целестина, говорила ему на ухо - но неизменно так, чтобы это
слышал отец, - всякие сладкие глупости, какие говорят друг другу влюбленные
в фильмах или романах. Четырежды за год отцу приходилось залезать посреди
ночи под кровать и собственноручно выгребать оттуда кошачьи испражнения,
наполнявшие квартиру ужасающей вонью. Но раз в год наступало замечательное
Рождество. Папа наряжал елку с Милиткой, а матушка с Целестином, я же
смотрел на все это и не переставал удивляться. Любое елочное украшение или
конфета, любая свечка или бенгальский огонь, ниточки дождя или звездочки и
даже сияющий на верхушке шпиль из цветного стекла - все это помещалось на
елку на глазах у кошек и ради кошек, которые относились к происходящему с
полным пониманием, взирали на это с большим интересом, чем я, радовались
куда больше моего и даже жили в ветвях рождественского дерева. Когда же, как
и в тот год, у нас бывали котята, они тоже не могли надивиться, какая
красивая у нас елка, и папа с мамой показывали всякое елочное украшение,
которое держали в руках, каждому котенку. Повесив все украшения, родители
брали по очереди каждого из котят и подносили к елке, чтобы он позвенел
лапкой о сверкающую звезду, шоколадного баранчика или туфельку. Я же сидел
верхом на стуле, облокотившись о спинку и подперев голову ладонями, и с
улыбкой смотрел на это; мне казалось, что я отец своим родителям и то, что я
вижу, - ребяческая игра. Когда же елка была готова, Целестин сворачивался
клубочком на втором этаже ветвей, над ним устраивалась Милитка, а котята
залезали еще выше, на те веточки, что отходили от игольчатой верхушки. И
матушка зажигала свечки и опускалась на колени, с другой стороны елки тоже
на коленях стоял отец, и они смотрели друг на друга сквозь ветви, а кошки и
котята объединяли их, эти зверушки превращали моих матушку и папашу в детей,
и я чувствовал себя обделенным, потому что не умел уже так играть. За меня
играли мои родители.
В Сочельник, незадолго до того, как мы собирались сесть за праздничный
стол, Целестин ел рыбу, подавился косточкой и начал перхать. Он тут же
подбежал ко мне и несильно куснул за щиколотку. Я открыл ему дверь, чтобы
его вырвало на улице. Милитка лежала, свернувшись клубочком, на втором этаже
рождественской елки, три котенка расположились над ней, каждый на своем
этаже; свечки горели, радио играло "Тихая ночь, святая ночь". Матушка на
кухне кончила жарить рыбу и сняла фартук. Отец глядел на елку и улыбался.
- Сходи за Целестином, и будем ужинать, - сказала матушка.
Я распахнул дверь во двор; над пивоварней сияли звезды. А по
заснеженному саду мчался Целестин и громко орал. За ним гнался разъяренный
кот Папаша. Не успел я прикрыть дверь, как они влетели в дом - сначала
Целестин, а за ним Папаша, который прямо в коридоре сбил Целду с ног и обдал
его мощной струей.
А потом они ворвались на кухню, и Папаша снова лапой повалил Целду на