"Богумил Грабал. Прекрасные мгновения печали" - читать интересную книгу автора

укладывала куропаток в большую посудину и запекала их со шпиком и разными
пряностями. На огромной сковороде помещались восемь куропаток, и вечером вся
наша казенная квартира вкусно пахла; даже отец ел запеченных куропаток, а
это говорило о многом. Ну, и гости, конечно... хотя я и знал каждого из них,
все-таки для меня они были гости. Они всегда хвалили у нас то, что и так
восхваляло само себя. Они пили отличное пиво, которое и не могло быть иным,
потому как приносилось прямо из подвала, но главное, что ели и пили они на
дармовщинку. Я сидел и медленно жевал, а когда кто-нибудь из гостей брал
очередную куропатку, я смотрел на нее, и гость всякий раз смеялся, тем
громче, чем больше я был опечален. Но матушка спасала положение... с каким
же удовольствием она ела! Разрезав куропатку и положив в рот первый кусок,
она внезапно вскакивала, и принималась кричать, и выбегала во двор, и
носилась там, и вопила, задрав голову к небу, так что гости пугались, что
она проглотила косточку, но когда наставала очередь третьей куропатки и
гости понимали, что это матушкина обедня за хорошую куропатку, они начинали
смеяться, они подходили к окну с запеченными птицами в руках, и кусали их, и
радовались точно так же, как матушка, которая тем временем, вернувшись к
столу, вгрызалась в мясо, макая кусочки куропатки в соус и по-детски
облизывая их. Все это она проделывала потому, что любила поесть, но главное
потому, что обожала устраивать представления, причем не только на
любительской сцене нашего городка, но и просто так, в повседневной жизни...
она не могла обойтись без представлений! И отец хорошо это знал и внутренне
вечно терзался, но, как и я, молчал, ведь все равно ничего нельзя было
поделать, потому что такой уж наша матушка уродилась, а кроме того, будь
матушка иной, у нас царила бы вечная скука, потому что папаша без конца
читал роман "У съестной лавки", и никому не удавалось переубедить его, что
тот несчастный лабазник - вовсе не он. Глотнув пива, матушка, с кружкой в
руке, отводила вторую руку назад, словно удерживая равновесие - точь-в-точь
как на рекламной картинке хорошего пива... однако этого ей было мало. Выпив
половину поллитровой кружки, она вдруг вскакивала, отставляла кружку, и
опять выбегала во двор, и кричала, обращаясь к небу, что ей очень нравится
пиво, а потом она возвращалась домой, подсаживалась к столу и колотила по
нему кулаками до тех пор, пока не опорожняла кружку. А иной раз, когда на
улице шел дождь, а матушке приходились по вкусу и еда и питье, она опять же
вскакивала и давала нам с отцом такого тумака в спину, как если бы мы
поперхнулись костью... она, бывало, и гостей била, и все смеялись, так что
пиво или еда попадали им не в то горло и матушке приходилось колошматить их
по спине, чтобы кусок выскочил наконец из давящегося рта. Нынче же вечером,
когда матушка положила себе третью куропатку и как раз собиралась выбежать
за дверь, она внезапно застыла на пороге, прижав руку к жирным губам.
- Винцек, откуда ты взялся? Проходи!
Вот что она воскликнула, и отец, услышав эти слова, перестал жевать и
побледнел. Впервые за месяц он позволил себе кусочек мяса, но услышав, что
за дверью его шурин Винцек, положил вилку и нож на тарелку - крест-накрест,
в знак того, что есть он больше не будет, что ему невмоготу. Гости
сгрудились возле окна - и я увидел такое! Под окном стояли в сумерках два
белых оседланных коня, на одном сидел Винцек в желтых сапогах, бежевых
штанах, красном камзоле и черной бархатной шапочке с длинным козырьком; он
смеялся, скаля зубы, и салютовал зрителям в окне. Потом он наклонился, едва
не свалившись с коня, и матушка подняла руку, а он галантно ее поцеловал. И