"Богумил Грабал. Прекрасные мгновения печали" - читать интересную книгу автора

- Кораблик, такой же, на каком плавал Иисус со своими учениками по
Геннисаретскому озеру, - ответил я и устремил взгляд вверх, я слышал, как
двигают стулья, как песковозы наклоняются надо мной, я чувствовал их
дыхание, они испускали надо мной свои запахи, а пан Лойза иглой, смоченной в
зеленой краске, колол на мне точки, и я погружался в блаженный сон.
Песковозы обдавали меня горячим дыханием, мне казалось, что я лежу в яслях,
а надо мной склоняются пастухи, и бычок, и ослик, я как будто превратился в
младенца Иисуса. И до меня доносились голоса.
- Ого, у этого кораблика будет роскошная корма!
- Лойза, сделай паруса получше!
- Чего там паруса, главное - бока!
- У кораблика должен быть справный штурвал...
И так я лежал навзничь на столе в пивной "Под мостом", когда я
просыпался и хотел подняться, пан Лойза локтем нежно опускал меня обратно.
Когда же я опять уснул, пан Лойза разбудил меня и принялся собирать свои
татуировочные принадлежности.
- Ну вот, малый, кораблик готов, теперь его у тебя никто не отберет,
никто не сотрет. А если надо будет, так есть в Праге один доктор, тот самый,
что подтягивает артисткам кожу и убирает у них морщины и веснушки, правда,
квадратный сантиметр обойдется тебе в шестьдесят крон...
Пока пан Лойза говорил это, песковозы смеялись, они так хохотали, что
просто захлебывались в слезах, а я сидел на столе, когда же я захотел
взглянуть на кораблик, пан Лойза бросил мне мою матроску, и сам натянул ее
на меня, и сам застегнул полосатый воротник. Потом он помог мне надеть на
спину ранец, нахлобучил на меня шапочку и поправил якорь и золотую надпись
"Гамбург".
- Пан трактирщик, - заказал я, - еще два рома за мой счет.
И я улыбался всем песковозам, а они в ответ смеялись, но не так, как
прежде, а немного виновато, и больше не смотрели мне в глаза. Я расплатился,
причем протянул трактирщику остаток монет, потому что тот, у кого на груди
кораблик, обязан быть щедрым.
- Вот, пан трактирщик, это вам на чай, - сказал я, в дверях
повернулся, отдал всем честь и, провожаемый громовым смехом песковозов,
выбежал в темноту вечера...
На мосту я очутился в гуще метели посреди лета. От реки летели вверх
сотни тысяч мотыльков-однодневок, они устремлялись на свет газовых фонарей и
падали на брусчатку, возле столбов высились сугробы мотыльков. Они били меня
по лицу, а когда я наклонился и сунул руку в мотыльковую кучу, насекомые
зашевелились, точно вода закипела. Люди скользили на мотыльках, как на льду.
А я шагал вперед, никто пока еще не видел и не знал, что на груди у меня
вытатуирован кораблик, который поплывет со мной всюду, куда бы я ни пошел, и
когда я буду купаться, когда буду плыть, его нос станет разрезать речную
гладь, когда же я загрущу, то разорву рубашку, как Иисус на картинах, Иисус,
разрывающий одежды, чтобы показать людям свое пылающее сердце в терновом
венце. И на мосту мне пришло в голову, что первым мой кораблик должен
увидеть господин настоятель. И я зашагал от одного газового фонаря к
другому, прошел через большие ворота и, окруженный крутящимися столбами
мотыльков, очутился во дворе дома настоятеля, где сиял фонарь; я миновал
огородик и приблизился к освещенным окошкам. По стене, по натянутым
бечевкам, вился виноград, я подтянулся и, держась одной рукой за бечевку,