"Даниил Гранин. Месяц вверх ногами" - читать интересную книгу автора

хохотал все громче, призывая полюбоваться на приезжего невежду.
Я обиделся. Джон утешающе взял меня под руку.
- Кукабарра, - сказал он. Кукабарре стало совсем смешно,
она сорвалась и полетела, превратившись в довольно невзрачную
птицу. На шум из-за деревьев вышел эму. Он зашагал прямо к нам,
балетно переставляя свои стройные ноги. Плоский черный глаз его
взирал на нас с высоты по меньшей мере правительственной. Эму
остановился передо мной, и мне захотелось оправдаться перед
ним, извиниться и обещать исправиться. Он был совсем не такой,
как у Брема, и не такой, как в нашем зоосаде, он был с
австралийского герба, олицетворение закона. Напевая
государственный гимн, он проводил нас до калитки. Внутрь
загородки он не пошел, поскольку там нас приветствовала
кенгуру, тоже с герба. Их двое на гербе Австралии - эму и
кенгуру. Вместо львов, орлов и прочих хищников.
Довольно большая компания кенгуру окружила нас. Никаких
глупых вопросов они не задавали. Они оглядывали, обнюхивали,
этого им было достаточно. Рослая мамаша любезно показала нам
некоторые обычаи. Она вытряхнула из сумки детеныша, вывернула
сумку и ловко стала чистить ее передними лапками, коротенькими,
как детские ручки. Малыш запрыгал ко мне, ткнулся мордой в
колени. Я наклонился, погладил его, взрослые кенгуру спокойно
следили за мной, полные доверия. Я осторожно бродил среди них,
касаясь их шелковистого серого меха. Они были неистощимо
доверчивы, от их веры в человека становилось совестно.
Мамаша закончила чистку своей сумки, и малыш прыгнул туда,
закинув себя, как мяч в баскетбольную корзинку. Ноги его и
хвост торчали из сумки, затем он перевернулся, высунул свою
мордаху. И вдруг я почувствовал себя в Австралии. Я убедился,
что это правда, я действительно нахожусь в этой стране.
Аэродромы, взлеты, посадки, кварталы Сиднея, потоки автомашин,
цветы, объятия, вспышки блицев - все, что беспорядочно
сваливалось за последние дни в какую-то неразобранную груду,
было, оказывается, ожиданием. Мы уже побывали в Сиднее, в
Канберре, снова в Сиднее, но я все еще плохо верил в
подлинность происходящего. Сидней, разумеется, был подлинный, а
вот я находился по отношению к нему в каком-то ином измерении.
Там, в городах, тайное сомнение не исчезало.
- Послушайте, кенгуру, - сказал я, - значит, все это
правда?
- Наконец-то, - сказал старый кенгуру и отпрыгнул в
сторону, чтобы я мог сфотографировать его.
Джон стоял поодаль под банксией, я сфотографировал и его.
Я фотографировал какаду, черных лебедей, лирохвостов, летучих
белок, опоссумов, медвежастых вомбатов, смешную серенькую
птичку, которую звали палач. Они все тут жили на свободе, почти
естественной своей жизнью, так, как они жили тысячелетия до
прихода белого человека. В заповеднике белый человек вел себя
так, как должен был вести себя, если бы он был разумным
существом. Он не хотел стрелять, гнаться, не дергал никого за