"Даниил Гранин. Эта странная жизнь" - читать интересную книгу автора

заманчиво, но меня останавливал живой Любищев. Мешал он мне.
Тот Любищев, которого я знал, с которым встречался и беседовал,
согласно записям дневника, "I ч. 35 минут", и "I ч. 50 минут",
и еще несколько раз...


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

НАЗВАННАЯ САМИМ ЛЮБИЩЕВЫМ "О ГЕНОФОНДЕ",
И О ТОМ, ЧТО ИЗ ЭТОГО ПОЛУЧИЛОСЬ


На самом деле все происходило несколько иначе. То есть
факты, которые я приводил, были абсолютно точны, но кроме них
имелись и другие. Они путали картину, они нарушали стройность -
стоило ли их учитывать? Литература, искусство вынуждены
отбирать факты, что-то отвергать, что-то оставлять. Художник
выбирает для портрета либо фас, либо профиль. Половина человека
всегда остается скрытой за плоскостью холста.
Лист книги - та же секущая плоскость. Я добиваюсь не
объема, а лишь впечатления объема. Противоречивые факты мешают
законченности. Они взрывают готовую отливку на мелкие осколки,
краски покидают рисунок и блуждают по холсту. Если бы я не был
знаком с Любищевым, мне все было бы проще...
Смерть сына он переживал долгие годы. Все письма того
времени полны воспоминаний о сыне, отцовского, по-мужски
сдержанного, но неутихающего горя. Он держался за жесткий
распорядок жизни, как лыжник на воде за трос катера. Стоило
отпустить, потерять скорость - и он ушел бы под воду. Были
периоды такого отчаяния и тоски, когда он заполнял дневник
механически, механически препарировал насекомых, машинально
писал этикетки. Наука теряла смысл; его мучило одиночество,
никто не разделял его идей, он знал, что окажется прав, но для
этого нужно было много времени, надо было пройти в одиночку
зону пустыни, и не хватало сил.
Он мог подчинить себе Время, но не обстоятельства. Он был
всего-навсего человек, и все отвлекало его - страсти, любовь,
неудачи, даже счастье - и то относило его в сторону.
Второй брак принес ему долгожданный семейный покой. Он
пишет вскоре после женитьбы своему другу и учителю:


"...Обстановка исключительно домашнего уюта отвлекает меня
от поля моей жизни. Я могу Вам, моему старому другу,
признаться, что даже научные интересы у меня резко ослабли. Не
обвиняйте меня, дорогой друг, Вы простили мне в прошлом немало
прегрешений, простите и это. Это не измена науке, а увлечение
слабого человека, прожившего суровую жизнь и попавшего теперь в
цветущий оазис..."