"Даниил Гранин. Эта странная жизнь" - читать интересную книгу автора

Что позволено поэту, не позволено ученому. Не позволено
ему утрачивать способность самокритики. Он обязан отличать
удачные результаты от неудачных, нужные работы от ненужных и
поражения от победы. Не для того Любищев создавал, отшлифовывал
свою Систему, не для того он экономил время, чтобы тратить его
потом на свои увлечения. В какой-то мере он дискредитировал
свою Систему. Она не удержала его, не воспротивилась - она так
же послушно стала служить его слабостям, как служила его силе.
...Но что, если Любищев с какого-то момента иначе работать
не мог? Желание откликнуться на то, что его волновало, стало
потребностью его натуры. С какой стати он должен был насиловать
себя? Он хотел как можно полнее воплотить в самых разных своих
работах все стороны своего разума, все, что задевало его;
нравственные проблемы представлялись ему иногда важнее научных,
и он не отставлял их в сторону.
Так-то так, по что же тогда называется разбросанностью?
Писатель доволен, когда его герой начинает поступать вопреки
логике. Должен сделать то-то - и вдруг под влиянием чувств
совершает нечто не предусмотренное и самим автором. Действия
героя никак не вытекают из обстоятельств и в то же время
по-человечески понятны. Выдуманный герой в такие моменты
приближается к полнокровному живому человеку и убеждает своей
противоречивостью. Но когда тот же самый писатель сталкивается
в знакомом ему человеке с малопонятными действиями, он
обязательно будет искать какое-то логическое объяснение. А если
писатель описывает этого человека или же какое-либо
историческое лицо, то уж тут во что бы то ни стало постарается
найти причину его действий и мотивы и вывести их со всей
точностью и последовательностью. То есть - устранить всякую
противоречивость.
Это самое произошло у меня с Александром Александровичем
Любищевым. Мне обязательно надо было растолковать его
поведение, обнаружить, в чем там секрет. Я убежден был, что все
дело - в моей недогадливости. В неосведомленности. Может быть,
я не учитываю общественный его темперамент; может, через
историю, философию он пытался выразить то, что всех нас так
занимало эти годы. Отсюда его интерес и к Ивану Грозному, и к
этике.
А может, биологические проблемы, поднятые Любищевым,
затрагивали множество укоренившихся предрассудков. Куда бы он
ни обращался - к диалектике, к истории, к механике, к учениям
Коперника, Галилея, к философии Платона, - повсюду он умудрялся
видеть вещи иначе, чем видели до него. Он наталкивался на чужие
заблуждения: куда бы он ни ткнулся, повсюду, они возникали, - и
он обязательно должен был расправляться с ними. Способность
видеть то, что не видят другие, - мучительная способность.
Великолепный этот талант - скорее наказание, чем отрада.
Вместо того чтобы уклониться, он вступал с ними в бой. Они
вырастали, как головы Лернейской гидры. И опять он должен был