"Даниил Гранин. Прекрасная Ута (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

рассказывал им про картошку. Как в Летнем саду росла картошка. А вокруг
Медного всадника - капуста. Тогда, летом сорок второго года, повсюду в
Ленинграде, в парках, в скверах, росли картошка, лук и капуста.
Австралийцы ахали, качали головами, и тогда приятель Кристенса сказал:
- Не понимаю, почему вы не сдались, зачем было обрекать жителей на
голодную смерть? Столько людей погибло. И город разрушили. Какой в этом
смысл?
Я впервые слышал такое. Наверное, слишком явно перекосилось мое лицо,
потому что приятель Кристенса отступил. Клемм крепко взял меня под руку.
- Он не воевал, - сказал Клемм.
Его приятель был смущен, простодушие его было вполне искренне, он
недоумевал, с чего это я так рассвирепел. И даже Клемм, человек умный,
тоже не все понимал, и я подумал, что оттуда, из Австралии, им до сих пор
трудно постигнуть дух нашей войны с немцами. Им не объяснить, что уже к
октябрю сорок первого года мы понимали, что если немцы возьмут Ленинград,
то город будет уничтожен. И все жители будут уничтожены. Тогда мы еще не
знали приказа Гитлера о разрушении Ленинграда: от города не должно было
остаться ни одного дома - поле, покрытое щебнем и золой, которое зарастет
лесом. Приказ штаба фюрера от 7 октября 1941 года, подписанный Йодлем:
капитуляции Ленинграда не принимать, беженцев из города гнать обратно
огнем, бомбардировками и артиллерийским обстрелом сровнять город с землей.
Документ этот нам не был известен, но мы уже чувствовали, что такое
фашизм.
А беженцев из города не было.
Наша дивизия отступала, оставляя деревни, названия их не отмечены в
сводках Информбюро - Танина гора, Самокражи, Уторгошь. И справа, и слева
заливало немецкой солдатчиной - Кингисепп, Луга, Псков. А в газетных
сводках появлялись города моего детства - Новгород, Старая Русса, а между
ними были тоже мои деревни и полустанки - Кневицы, Замошье. Помню, как я
вздрогнул, услыхав по радио - Лычково, - значит, и оно тоже. Ничего не
оставалось. Никакой России, моей России, которую я знал, в которой я жил.
Тогда Ленинград, один Ленинград и еще Москва, где я был несколько раз. И
вокруг Ленинграда уже не было ни Петергофа, ни Гатчины, ни Павловска.
Ленинград был мой дом, и дальше я никуда не хотел уходить, даже если бы
мог, - вот в чем дело, приятель Клемма.
Австралийцы, с которыми я встречался в Австралии, - славные ребята. Там
в каждом городе есть военные музеи и мемориалы. Красивые торжественные
здания, очень хорошо сделанные, с памятниками, с именами погибших солдат,
с приспущенными знаменами. Такое впечатление, что Австралия - весьма
воинственная держава, как будто история ее полна войн.
Белл Дэвидсон воевал в эту войну, кажется, с японцами. Мы сидели с ним
у Алана Маршалла и толковали о войне.
Белл Дэвидсон сказал:
- Война - скучное занятие. Нигде мне не было так скучно, как на войне.
Мы дохли от безделья и скуки.
Я удивлялся. Может, то была другая война?
Если бы Дэвидсон понимал по-русски, я бы просто выматюгался. Бывают
случаи, когда самое милое дело - выругаться.
- Нет, нам не было скучно, - терпеливо сказал я, - видите ли, дорогой
Белл, мы воевали с фашистами, и на своей земле. Они заняли наши города,