"Даниил Гранин. Дом на Фонтанке (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

рождения. Мне не хотелось говорить, мы сели, сгоняли две партии в шахматы.
- Пойдем погуляем, - предложил он.
Падал редкий снег, небо, низкое, серое, висело, как сырое белье.
- Ладно, - сказал я без охоты, - я тебя провожу.
На улице мы поговорили с ним про Китай, про наши болезни, я довел его
до остановки и вдруг сказал:
- Пойдем к Вадиму.
Он не удивился, только долго молчал, потом спросил:
- Зачем? Ты думаешь, Галине Осиповне это будет приятно?
Нет, я так не думал.
- А нам? Стоит ли?
- Как хочешь.
Подошел его трамвай. Веня отвернулся:
- Чушь собачья. Теперь уже нельзя не поехать. Получается, что мы
боимся.
Мы сели на другой номер, доехали до цирка и пошли по Фонтанке. Всю
дорогу мы обсуждали гибель американских космонавтов.
Шагов за сто до парадной Вадима я остановился:
- А что мы скажем?
- Скажем, что давно собирались, да все думали - неудобно.
- А теперь стало удобно? Находчивый ты парень.
- Ну не пойдем, - терпеливо согласился Веня.
- Лучше скажем, что вот случайно были поблизости.
Так мне казалось легче, может быть потому, что это была неправда.
Обреченно мы переставляли ноги. Малодушие и страх томили нас. Сколько
раз за эти годы мне случалось миновать этот серый гранитный дом. Я
убыстрял шаг, отводил глаза, словно кто-то наблюдал за мной. Постепенно я
привыкал. Почти машинально, лишь бы отделаться, я отмечал - вот дом
Вадима. Все остальное спрессовалось в его имени, и чувства тоже
спрессовались. В самом деле, почему мы не заходили к его матери, самые
близкие друзья его? Впрочем, заходили. Я заходил, но я не хотел об этом
рассказывать Вене. Он повернул бы обратно. Это было слишком тяжело.
Мы вошли в парадную. Тут на лавочке обычно сидела Фрося. Сохранилась
эмалированная дощечка "Звонок к дворнику". В блокаду Фрося пошла работать
дворником и так и осталась дворником. Она не менялась. Она всегда казалась
нам одного возраста. Когда мы были школьниками, она уже была старой. Она
нянчила Вадима, вела их дом. В январе сорок второго года я пришел сюда с
банкой сгущенки и мороженым ломтем хлеба. Фрося сидела на этой лавочке, с
противогазом. Я бросился целовать ее. Она заплакала и повела меня к Галине
Осиповне. И после войны, когда я зашел, она сидела на этой лавочке, в
черном ватнике, такая же прямая, в железных очках, седые волосы коротко
острижены. А потом я перестал ходить по этой стороне Фонтанки, я делал
крюк, чтобы не встречаться с Фросей. Но и это, оказывается, было давно.
В просторной парадной сохранился камин, висело зеркало. Мы посмотрелись
в него и поднялись на второй этаж. Я хотел позвонить, но Веня заспорил,
показал на квартиру напротив. Я удивился: неужели он мог забыть? И он
поразился тому, что я не помню. Мы топтались на площадке, пока не
вспомнили, что у Вадима был балкон. Спустились вниз, оказалось, по обе
стороны парадной имелось по балкону. Мы снова поднялись. Нам и в голову не
приходило, что мы когда-либо можем забыть двери его квартиры. Нет, нет,