"Даниил Гранин. Дождь в чужом городе (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

ласках она тоже была бесцеремонной, жадной и нисколько не щадила Чижегова.
Утомившись, они лежали, не касаясь друг друга. Кира рассказывала о
себе, о погибшем муже-летчике, о дочери, о делах своего леспромхоза, и
хотя Чижегов никак не участвовал в этой ее жизни, было интересно ее
слушать. Как-то она показала ему старые фотографии. На велосипедах с
какими-то спортсменами; у самолета в летном шлеме; на юге в купальнике.
Толстоногая курносая девчонка - сходство с дочкой было, но в пользу Киры,
она была куда ярче, озорнее. Это совпадало с ее рассказами, как она
охотилась с отцом и как с мужем, тогда еще женихом, вытащила из проруби
маленького цыганенка...
Чижегову становилось грустно оттого, что он не знал ее в ту пору. То
была нелепая, хотя и обычная ревность мужчины к тому, что молодость ее
досталась другим и в этом бурном веселом прошлом его не было.
Кира, утешая, терлась холодной своей курносостью о его шею. Если бы они
встретились лет пять назад, то все бы уже давно кончилось. Да и не
нравились ей тогда такие серьезные, семейные, занятые важными делами, ей
нужны были красавцы, весельчаки. Жесткая ладошка, загрубелая от домашних
стирок, от огородной лопаты, гладила, ворошила его волосы, и Чижегов
чувствовал жалость к отцветающей ее женской судьбе. В такие минуты
старался не смотреть на нее...
Зимой Кира часто задерживалась на работе. Однажды перед отъездом
Чижегов, не дозвонясь, зашел в контору попрощаться. В комнате ее сидели
пришедшие лесники, заготовители. Из раскрытых дверей тянуло дымом, парной
теплынью. Стоя в сенях, Чижегов различал в шумном споре быстрый, хозяйский
ее голос. Шла какая-то распря с заготовителями, и она мирила и тут же
совестила, отчитывала. В сени вышел парень в шикарной нейлоновой куртке,
прикурил у Чижегова и в сердцах выругал Киру: цепляется по пустякам,
берется судить бабьим своим умом, ничего не смысля. Руганул ее скорее с
досады и, отведя душу, вернулся, с ходу встряв в разговор. Кира наперекор
всем честила какого-то инспектора. Воровать не мешает - вот и вся его
заслуга. Кто не мешает, тот им и хорош. А Грекова выжили за то, что спуску
не давал. На нее закричали - жить надо, мол, давать людям, тысячи
кубометров на дно идут, а тут из-за десятка кряжей жизнь человеку портят.
И без того у лесников нет условий. На это она им сказала, что все они
получают больше, чем в любой стране, о такой зарплате канадцы, например, и
мечтать не смеют. Вот тут-то и вклинился парень в куртке - откуда ей
знать, тоже, мол, международный экономист; у канадцев, при их капитализме
и прибавочной стоимости, жизненный уровень будь здоров... Но она с ходу
подсекла его - какая с него прибавочная стоимость, при его работе он
любого капиталиста по миру пустит. Ему бы там, в Канаде, и на кусок хлеба
не заработать...
И так это у нее складно повернулось, что все загрохотали, а Чижегов,
радуясь за нее, с обидой подумал, почему с ним у нее нет серьезных
разговоров, а вот у всех этих мужиков был к ней, оказывается, и другой
интерес, не такой, как у него.
На улице кружила метель. Кира провожала его до моста. У Троицкой церкви
постояли в каменной нише под облупленной фреской божьей матери. Было за
полночь. Городок спал. Ветер колотил оторванным железным листом. Сухой
снег не падал, а поднимался в черное небо. Чижегову странно было: взрослые
люди, а ведут себя будто старшеклассники; стоят обнявшись, молчат - и не