"Даниил Гранин. Еще заметен след (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

Его тяжело ранило в наступлении. В октябре сорок второго года. И он умер
через три дня.
- В октябре сорок второго? Что за наступление? Наверное, в сентябре.
- Нет, в октябре. Это точно.
- Не могло этого быть.
- Вы сами сейчас прочтете. Мы получили официальную бумагу. - Она
смотрела на меня с сожалением.
- Ладно, разберемся, - сказал я. Что-то тут было не так, но я не стал
торопиться со своей правотой.
"Получил твое длинное письмо. Мне очень понравилось, как ты
прямолинейно и действительно жизненно ответила на мои вопросы. Раз я могу
надеяться, мы должны продолжать переписку и возможно лучше узнать
внутренний мир друг друга. Правда, я не имею пока возможности писать
подробно. Фотокарточку пришлю, как только снимусь, т.е. смогу отлучиться с
передовой. Национальные отличия меня нисколько не смущают, я сужу по
Аполлону, с которым мы в оч.хор. отношениях. Я вообще не знаю, какую роль
может играть национальность в любви. Аполлон сильно ранен, не знаю, куда
его отправили и жив ли он. Пиши чаще, письма дают моральную поддержку".
У нас в роте были узбеки, двое, это я точно помню. Они говорили между
собой по-своему. Поэтому я помню. А других национальностей не помню, мы
тогда начисто не интересовались этим вопросом.
- Жаль, что нельзя прочитать ваши ответы, - сказал я.
- Они к делу не относятся.
- К какому делу?
- К моему.
Наталья принесла мне кофе.
- Вы мне морочите голову, - сказал я. - Так же, как морочили бедному
Борису.
- Откуда вы знаете, что я морочила? Он вам рассказывал?
- Нет, об этом легко догадаться.
- Неизвестно, кто кому морочил. Разве вы не видите по его письмам? Он
не вкладывал в них ни труда, ни трепета.
- Трепета? - это слово меня озадачило. Наверное, я никогда его не
произносил. Интересно, был ли трепет в моих письмах. - А вы?
- А я... я считала, что помогаю фронту.
- Ничего себе помощь.
Взгляд ее похолодел и отстранил меня, отодвинул куда-то вниз так, что
она могла смотреть свысока.
- К вашему сведению, я днем ходила в институт, а вечером работала в
госпитале.
- Кем же вы работали? - спросил я, еще не сдаваясь.
- Санитаркой.
- Тогда сдаюсь, - сказал я. - Санитаркам доставалось.
- Колесников прав, у вас фронтовое чванство... Вот та фотография.
Две девочки в довоенных белых платьицах сидели на скамеечке у цветущего
олеандра. Над ними навис мальчик, вытянутый, нескладный, какими бывают в
отрочестве, когда не поспевают за своим ростом. Крохотные усики темнели
под горбатым носом. У одной девушки коса была перекинута на грудь, другая
- стриженая, с ровной челочкой, и смотрела она на меня с восторгом и
смущением, будто слушала признание. Это была удачная фотография. Когда-то