"Даниил Гранин. Все было не совсем так" - читать интересную книгу автора

Мой бурят коротко определил - хамаугэ, что означало полное отсутствие
ума. Со стороны так оно и выглядело. Последние две недели перед отправкой с
Асей у нас порушилось. У нее была обида, у меня же неумение толком объяснить
свое решение. Может, она подумала, что я бегу от нее, опасаюсь, что обкрутят
меня, окольцуют.
- На фронт ты всегда успеешь отпроситься, - сказала Ася в последний наш
вечер. Что было правдой.
- Мы можем жить не расписываясь, - сказала она. Что тоже было правдой.
Но тут же, противореча себе, она сказала, что хочет ребенка от меня,
что ребенок у нас должен быть замечательный, ибо мы идеально подходим друг
другу, что на фронте меня могут ранить и тогда ребенок будет неполноценный.
Я еще ни разу в жизни не думал о своем ребенке. То есть однажды Зоя
Пухаркова предупредила меня насчет беременности. Это не входило в мои планы,
в ее тоже, но ребенок тут был ни при чем, мы думали лишь про беременность,
как бы не вляпаться.
Мое молчание разъярило Асю. Вряд ли я уцелею, она знала участь
танкистов, слава богу, через их танковое училище прошли сотни, может, тысячи
курсантов, а сколько уцелело? Всего ничего. Танк - гробница. Она повторяла
исступленно, что я сгорю, меня раздавят, перекалечат, мне не выбраться.
- Ты погибнешь. Ты не вернешься. Тебя убьют. Кошуба командовал
батальоном и то остался без ног, а тебе в лучшем случае дадут роту. Это
смертники.
Такое не следовало произносить, это плохая примета. На меня ее слова
действовали долго, всю дорогу на фронт. До того два года войны я не помышлял
о смерти. Знал, что уцелею, а тут пошатнулась, треснула моя вера, тот
солдатский "авось", который помогал и в бомбежку, и под минометно-пулеметной
косилкой. Что ни говори, каждый из нас с первого дня воевал с "авосем".
Прежде всего
с ним, ничего другого не имели. Авось не попадет, зарывались в землю,
да разве от бомбы зароешься. Авось да небось, да еще как-нибудь - вся
надежда наша.
Кассандра своим языком все испортила.
Ася рыдала, словно над покойником, нос распух, красный, глаза красные,
вся красота сошла. Я выматерил ее с наслаждением, если убьют, то из-за нее,
пусть так и знает. Ничего не осталось другого применить. Разом неприятен
стал ее хрипловатый голос, какой-то гулящий, похабный, и ногти, выпуклые,
точно когти кошачьи.
Когда поезд тронулся, Ася побежала за вагоном, я стоял у окна, она
махала мне, что-то кричала, я смотрел на нее, а потом взял да и отвернулся,
нарочно отвернулся так, чтобы поняла.
В вагоне пили, закусывали подаренными гостинцами, гостинцы тогда
бы-ли - пироги капустные, картошка печеная, творог да огурцы. Жалели
покинутых баб. Некоторые регистрировались, чтобы хоть аттестат им оставить,
чем-то отблагодарить, мало кто думал про будущую жизнь, про то, чтоб
вернуться. Если вернуться, то скорее к своим, а свои были на родине, свои -
это родители или кто уже имел свою семью. Таких было мало.
От водки на душе полегчало. По сути, Ася хотела одного - оставить меня,
от фронта уберечь, то есть от смерти. Ей что надо было - хорошо бы мужа, это
в идеале, но она счастлива бывала, когда шла со мною по бульвару, так что
все видели - есть у нее кавалер, и не просто, офицер, да еще с орденом, с