"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан. Книга 1" - читать интересную книгу автора

локтем, четыре сырых, по очереди сунула каждую сырую бульбу в горячую золу,
присыпала сверху еще больше золы, поворошила, отчего костер вновь начал
чадить, - а что ей еще оставалось делать? Но едва юбки моей бабушки
успокоились, едва густой чад тлеющей ботвы, сбитый с толку сильным падением
на колени, переменой места и помешиванием, снова желтизной заволок поле и,
сообразуясь с направлением ветра, пополз на юго- запад, как из оврага
выплюнуло обоих тощих и длинных, которые гнались за коротким и широким,
обитающим ныне под ее юбками, и тут выяснилось, что они худые, длинные и по
долгу службы носят мундиры полевой жандармерии. Они чуть не промчались мимо
бабки. Никак один из них перемахнул через костерок? Но вдруг они
спохватились, что на них форменные сапоги, а стало быть, есть чем думать,
притормозили, повернулись, затопали сапогами - оказались при сапогах и
мундирах в дыму, кашляя, спасли мундиры из дыма, увлекая дым за собой, не
перестали кашлять, заговорили с моей бабкой и поинтересовались, не видела ли
она Коляйчека, потому что она непременно должна была его видеть, раз она
сидит здесь у оврага, а Коляйчек как раз ушел по оврагу. Бабка моя Коляйчека
не видела, потому что никакого Коляйчека не знала. Она спросила, не с
кирпичного ли он, часом, завода, потому что никого, кроме тамошних, она не
знает. Мундиры описали ей Коляйчека как человека, который не имеет к
кирпичному никакого отношения, а из себя короткий и широкий. Бабка
вспомнила, что вроде бы видела, как бежал одинтакой, и, определяя
направление побега, указала дымящейся картофелиной на остром суку в
направлении Биссау, которое, если верить картофелине, лежало, считая от
завода, между шестым и седьмым стол бами. Но был ли этот бегун Коляйчек, моя
бабка не знала, она извинилась за свою неосведомленность, сославшись на
огонь, что тлел перед подошвами ее сапог: у нее-де и без того хватает с ним
хлопот, он горит еле- еле, вот почему ее не занимают люди, которые пробегают
мимо либо стоят и глотают дым, а уж тем паче ее не занимают люди, которых
она не знает, ей известны лишь те, кто из Биссау, Рамкау, Фирека или с
кирпичного, с нее и довольно. Сказав эти слова, бабка вздохнула, слегка, но
достаточно громко, так что мундиры полюбопытствовали, с чего это она так
развздыхалась. Она кивком указала на свой костерок, очевидно, в том смысле,
что вздыхает она из-за слабого ncm да малость из-за людей в дыму, потом
откусила своими редкими резцами половину картофелины, всецело отдавшись
жеванию, а глаза закатила вверх и налево. Мундиры полевой жандармерии
решительно не могли истолковать отсутствующий взгляд бабки, не знали, стоит
ли поискать за телеграфными столбами в направлении Биссау, и поэтому время
от времени тыкали своими карабинами в соседние, еще не занявшиеся кучи
ботвы. Потом, следуя внезапному побуждению, разом опрокинули обе полные
корзины, что стояли под локтями у бабки, и никак не могли уразуметь, почему
из плетенок покатились им под ноги сплошь картофелины, а никакой не
Коляйчек. Исполненные недоверия, они обошли картофельные бурты, словно
Коляйчек мог за такое короткое время укрыться соломкой на зиму, они кололи
уже с умыслом, но так и не дождались крика проколотого. Их подозрения
устремлялись даже на самый чахлый кустарник, на каждую мышиную норку, на
целую колонию кротовых холмиков и - снова и снова - на мою бабку, которая
сидела, словно приросши к месту, испускала вздохи, закатывала глаза, но так,
чтобы белок оставался виден, перечисляла имена всех кашубских святых, но
слабо тлеющий костерок и две опрокинутые корзины навряд ли могли объяснить
слишком скорбные и слишком громкие вздохи. Мундиры простояли около бабки с