"Грэм Грин. Почетный консул" - читать интересную книгу автора

покинутой им в десять лет. Осталась книжка с картинками, подаренная ему
перед самым отплытием родителями, - "Панорама Лондона", и Генри Пларр
часто ее перелистывал, показывая своему маленькому Эдуардо серые
фотографии Букингемского дворца, Тауэра и Оксфорд-стрит, забитой каретами,
экипажами и дамами, подбирающими длинные подолы юбок. Отец, как позднее
понял доктор Пларр, был эмигрантом, а эта часть света полна эмигрантов -
итальянцев, чехов, поляков, валлийцев и англичан. Когда доктор Пларр еще
мальчиком прочел роман Диккенса, он читал его как иностранец, воспринимая
все, что там написано, словно это сегодняшний день, подобно тому как
русские до сих пор думают, будто судебный пристав и гробовщик по-прежнему
занимаются своим ремеслом в том мире, где Оливер Твист, попросивший
добавки, сидит взаперти в лондонском подвале.
В четырнадцать лет он еще не мог сообразить, что заставило отца
остаться на набережной старой столицы у реки. Ему понадобилось прожить
немало лет в Буэнос-Айресе, прежде чем он понял, до чего непроста
эмигрантская жизнь, сколько она требует документов и походов в
присутственные места. Простота по праву принадлежала местным уроженцам,
тем, кто принимал здешние условия жизни, какими причудливыми бы они ни
были, как должное. Испанский язык - романский по происхождению, а римляне
были народ простой. Machismo - культ мужской силы и гордости - испанский
синоним virtus [доблести (лат.)]. В этом понятии мало общего с английской
храбростью или умением не падать духом в любых обстоятельствах. Быть
может, отец, будучи иностранцем, пытался воображать себя macho, когда
решил остаться один на один со все возрастающими опасностями по ту сторону
парагвайской границы, но в порту он выражал лишь решимость не падать
духом.
Маленький Пларр проезжал с матерью этот речной порт по дороге в большую
шумную столицу республики на юге, почти в такой же вечерний час (их
отплытие задержалось из-за политической демонстрации), и что-то в этом
пейзаже - старые дома в колониальном стиле, осыпавшаяся штукатурка на
улице за набережной, парочка, сидевшая на скамейке в обнимку, залитая
луной статуя обнаженной женщины и бюст адмирала со скромной ирландской
фамилией, электрические фонари, похожие на спелые фрукты над ларьком с
прохладительными напитками, - так крепко запало в душу молодого Пларра как
символ желанного покоя, что в конце концов, почувствовав непреодолимую
потребность сбежать от небоскребов, уличных заторов, полицейских сирен,
воя санитарных машин и героических статуй освободителей на конях, он решил
переехать в этот маленький северный город, что не составляло труда для
дипломированного врача из Буэнос-Айреса. Ни один из его столичных друзей
или знакомых, с которыми он встречался в кафе, не мог понять, что его к
этому побудило; его убеждали, что на севере жаркий, сырой, нездоровый
климат, а в самом городе никогда ничего не происходит, даже актов насилия.
- Может быть, климат такой нездоровый, что у меня будет побольше
практики, - отвечал он с улыбкой, такой же ничего не выражавшей или
притворной, как оптимизм его отца.
За годы долгой разлуки они получили в Буэнос-Айресе только одно письмо
от отца. Конверт был адресован обоим: Senora e hijo [сеньоре и сыну
(исп.)]. Письмо пришло не по почте. В один прекрасный вечер, года через
четыре после приезда, они нашли его под дверью, вернувшись из кино, где в
третий раз смотрели "Унесенных ветром". Мать никогда не пропускала случая