"И.Грекова. Под фонарем (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

насмешливым торжеством молодости и силы. На нем была полинявшая военная
гимнастерка со споротыми погонами, а на лице - такого же защитного цвета
глаза, большие и веселые почти до наглости. Про эти глаза нельзя было
просто сказать, что они смеялись, нет, они хохотали, они просто
покатывались. Казалось, он с трудом себя сдерживает: стоит ей только уйти
из аудитории, как он даст себе волю. Тут уж начнут хохотать и покатываться
все эти бледные девочки и очкастые мальчики. Иной раз перед лекцией, стоя
за дверью, она даже слышала этот дружный хохот, смолкавший, когда она
входила. Ну, конечно, было ясно, кто тут верховодил! В своем роде он был
такой же мастер своего дела, как она, тоже умел владеть вниманием людей,
только его умение было выше - оно шло не от строгости, а от радости. Входя
в аудиторию, она скоро привыкла искать взглядом хохочущие защитные глаза,
даже соревноваться с ним взглядом: кто кого? Он весело смотрел на нее
снизу вверх и одновременно сверху вниз. Кто она была для этой
двадцатилетней юности? Ученая женщина, уже немолодая, должно быть скучная,
от которой всегда можно ждать неприятностей: вызовет к доске, двойку
поставит... Она смотрела на него с неприязнью: молодой, сильный, а сидит
здесь, с девочками и очкастыми слабогрудыми мальчиками, хохочет глазами...
Но однажды, действительно вызвав его к доске, она увидела, с каким усилием
он встал, переместив как-то вбок несгибающуюся ногу, и тогда только
заметила на защитном рукаве две нашивки - красную и желтую - и упрекнула
себя.
...Значит, уже тогда он был для нее чем-то отмечен? А может быть, это
теперь так кажется? Потому что эти самые защитные глаза смотрели на нее
сегодня под пляшущим фонарем. Только тогда они хохотали, а сегодня, в
набегающих тенях, были страдальческими, не в фокусе. Впрочем, на один миг
глаза вернулись в фокус и стали жесткими. Это когда он растоптал кленовый
лист: "А это мне все равно". Как жестко он это сказал: "А это мне все
равно". Значит, все-таки было не совсем все равно?


Она не так уж много знала о нем. Вторично, после тех уральских времен,
они встретились в прошлом году: она уже года два как была вдовой. Он
работал в той же области, что она, и был связан с институтом общей научной
темой. Тема хозрасчетная, хлопот много. Здесь его мало кто знал, даже
стенографистки, а они-то уж всегда всех знают. Говорили о нем: обещающий
молодой ученый. Не такой уж он молодой. Говорили, что женат, но с женой
почему-то не живет, кажется, она ушла к кому-то и ребенка с собой взяла,
девочку. Кто-то даже имя девочки знал: Пашенька. Вот и все. Он с тех пор
не очень изменился. Хромота теперь мало была заметна - что-то прыгающее,
забавное в походке, а так нет. Нет, все-таки изменился: волосы поредели,
словно истаяли и отступили назад, какие-то желваки выросли на скулах. А
больше всего изменились глаза - не так уж часто они теперь хохотали...
Зато если принимались - что только делалось с людьми! Будней больше не
оставалось - одни праздники. Все становилось интересным, особенным. А он
красовался: вот, мол, как бывает на свете, а вы не замечаете, дайте-ка я
вам покажу. Видите? Это я. Я приглашаю вас на пир - смейтесь. Когда он с
таким лицом приходил в лабораторию - все менялось, все тянулось к нему.
Мрачный седой профессор с бородавкой на щеке поднимал ухо, как пес, и
ждал. И пожилая лаборантка в коричневом халате с измученным лицом и