"И.Грекова. Под фонарем (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

пробуя: не здесь ли? То или не то? Не то. И опять: не то. И вдруг в
какой-то момент стало казаться, что немножко "то". Словно в игре, когда
человек с завязанными глазами ищет спрятанную вещь, а кругом
приговаривают: "Холодно, холодно, теплее, еще теплее, горячо". Так и
теперь, каждый раз, когда мысль подбиралась к определенному пласту, голос
приговаривал: "Теплее, ищи здесь". И она стала искать, где теплее.
Они жили тогда в эвакуации, на Урале, куда выехала со своим институтом
Татьяна Васильевна. Муж ее Саша - китаист, востоковед - в самом начале
войны ушел с ополчением. Она получила от него только одно письмо - бодрое,
с юмористическим описанием фронтовых будней "роты кальсонщиков", как он
называл свою сборную, сугубо гражданскую часть. Больше писем не было.
Татьяна Васильевна писала - ни одного ответа. Она справлялась по всем
возможным инстанциям - ничего. Пропал человек. Приходили стандартные,
мертвые ответы: "Адресат не числится" или "Местопребывание неизвестно".
Страшно было уезжать: а вдруг без меня - письмо? Но не ехать с институтом
было немыслимо, и она поехала, и с нею дети - Катя, старшая, и мальчики, и
тетя Мари.


Тетя Мари была Сашина тетка. Она жила в доме с давних пор - он еще
женат не был. Ее сестра, Сашина мать, красивая и живая женщина, давно
умерла, а тетя Мари жила, и теперь ей было уже лет семьдесят пять, не
меньше. Странное существо была эта тетя Мари. Начиная с внешности: она
была на редкость, патетически безобразна. Правый, совершенно косой,
устрашающий глаз не пристраивался на лице, существовал как бы отдельно,
угрожал, жаловался... А само лицо - длинное, красное с синевой, словно бы
стекало со лба. Над этим лбом каждое утро тетя Мари сооружала из
желто-седых волос замысловатую прическу валиком по моде начала века. С
ранних лет ее скрючило ревматизмом. Руки, огромные, распухшие, тоже
красные с синевой, шевелились как-то неорганизованно. Когда тете Мари
нужно было взять со стола хлеб, скажем, или ножницы, огромная рука долго
качалась, словно примериваясь, прежде чем взять вещь. Жуткая пародия на
первые хватательные движения младенца. И ноги у нее были такие же -
огромные, распухшие, шаркающие. Казалось, тетя Мари не ходит, не
двигается, а только мешкает, и как раз в тех местах, в тех проходах, где
нужно было проходить всем другим - быстрым, организованным. Когда рядом с
ней возникала необходимость что-то сделать - поднять, передать, - тетя
Мари начинала судорожно и совестливо шаркать ногами, не вставая со стула.
Татьяна Васильевна не очень-то любила тетю Мари. Ее раздражало шарканье
и мешканье. К тому же в загадочном глазе тети Мари ей чудилось
неодобрение. И недаром. Тетя Мари не одобряла Татьяну Васильевну. Нет,
Сашина жена не так живет, как нужно, имея такого мужа. Прекрасный муж,
трое детей, а она для чего-то ходит на службу, встречается там с
мужчинами. "Флерты", - с укоризной думала тетя Мари, но вслух никогда не
говорила. Да и кому было говорить? В доме она жила как-то особняком, в
уголке за шкафом - впрочем, она его называла по-старомодному - "шкап".
Целый шкап - целый мирок. Собственный мирок тети Мари. Воспоминания.
Страусовые перья. Старинные кружева, веера, перчатки. Выцветшие фотографии
в бархатных рамках. Все это было перевязано ленточками, переложено
душистыми саше и пахло необыкновенными, книжными какими-то духами: