"И.Грекова. Под фонарем (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

лавандой...
Из всей семьи по-настоящему общалась с тетей Мари только маленькая
Катя. Она приносила в уголок тети Мари свою скамеечку, садилась у ее
распухших ног, трогательно и требовательно подняв свои взрослые глаза, и
слушала рассказы тети Мари о давних временах. И тетя Мари, с качающейся
головой, неуверенно гладя распухшей рукой тонкие белесые косички,
рассказывала Кате о своей юности. Как она в институте на выпускном балу
танцевала с шалью и как ее заметил и похвалил сам великий князь (а ведь
танцевала боком к нему, а с левой стороны я была премиленькая)... и,
наконец, понизив голос, говоря как бы только с собой, рассказывала о том,
как она всю жизнь любила, до смерти любила одного человека - "твоего,
Катя, дедушку" - и как отдала его без борьбы своей сестре, хорошенькой
хохотушке. А он так никогда и не узнал, что тетя Мари его любила, любит и
сейчас, хотя дедушка вот уже двадцать лет как умер. И Катя слушала и
любила дедушку вместе с тетей Мари. А иногда тетя Мари вынимала из шкапа
свои сокровища - среди них портрет дедушки в кирасе и меховом кивере ("Он
что был, царь?"), перебирала их, перекладывала и рассказывала историю
каждой вещи. Вынимала пожелтевшие кружева - "настоящие алансонские" - и
говорила: "Это я тебе подарю, когда ты будешь выезжать". Катя не знала,
что значит "выезжать", но чувствовала, что в жизни ее ждет что-то
необычайное, какой-то перелом, после чего все будет так же значительно и
прекрасно, как в жизни тети Мари. И она, Катя, тоже встретит человека и
полюбит его и отдаст без борьбы другой, а он до смерти так и не узнает,
что она его любила.


Пришла война, потом эвакуация. Шкап тети Мари остался в брошенной
квартире с забитыми окнами. Только один небольшой пакетик взяла она с
собой: дедушкин портрет, несколько писем, записную книжку с засушенным
розовым бутоном. Им дали одну комнату в общежитии, и в этой комнате тете
Мари досталась только узкая кровать в углу и маленький кожаный саквояж под
кроватью. Она не понимала, что происходит, почему жизнь так внезапно
изменилась, почему нет в доме конфет и фруктов? Она ведь знала -
настолько-то она была современна, - что детям необходимы фрукты, в них
витамины. А вот фруктов детям почему-то не покупают. И ходить из комнаты в
комнату больше нельзя - всего одна комната. И тетя Мари совсем притихла,
перестала даже шаркать и все больше сидела или лежала на своей неуклюжей
железной кровати. Молча ела то, что ей давали, иногда думала "невкусно",
но никогда не говорила.


А Татьяна Васильевна жила, задыхаясь, бегом, гонимая необходимостью.
Она читала лекции в институте, бегала на рынок менять какие-то тряпки на
картошку, таскала мешки, пилила дрова, готовила, мыла, штопала. А
хозяйство рассыпалось в неумелых руках, приобретало какую-то враждебную
самостоятельность: примус не зажигался, суп пригорал. А еды не хватало.
Мальчикам нужно было молоко, а за него брали хлебом. Татьяна Васильевна
почти перестала есть, щеки у нее провалились, губы подсохли, а в глазах
появился какой-то волчий блеск. Когда она шла по утрам на работу, ее
шатало, словно ветром, а ноги были легкие-легкие и как будто чужие.