"Аласдер Грей. Пять Писем из восточной империи " - читать интересную книгу автора

которое оставило в целости твою семью и имущество. Нет, трещина в теле
народа должна пройти через сердце поэта. Как иначе он поможет ей срастись?
- Пусть трещина срастается без меня. Скажи императору, что пользы от
меня ему не будет и что я прошу дозволения умереть.
Верховный наставник опустил чашечку на поднос и, помолчав, сказал:
- Это серьезная просьба. Император не даст быстрого ответа.
- Если он не ответит в течение трех дней, я буду действовать сам.
Верховный наставник по литературе поднялся и проговорил:
- Думаю, я могу обещать ответ на исходе третьего дня.
Он ушел. Я смежил веки, покрыл уши и оставался, где был. Приблизилась
моя свита, желавшая умыть, накормить и успокоить меня, но я никому не
позволил до себя дотронуться. Только попросил воды, чуть отпил, остальным
ополоснул лицо и велел им удалиться. Они были удручены, особенно Адода,
которая все время тихо плакала. От этого мне стало немного легче. Я пожалел,
что этикет не разрешает мне поговорить с Адодой. Я был уверен, что Тоху
постоянно разговаривает тайком со своей прислужницей. Но какой прок от
разговоров? Все, что я мог сказать, было бы для Адоды столь же ужасно, как
для меня. И я молча лежал без движения, стараясь не слышать, как бубнит за
ширмой Тоху, - он диктовал без передышки всю ночь и все утро. Под конец
каждая вторая строка у него содержала только стилизованные взрывы хохота, и
в паузах он тоже хихикал не переставая. Я подумал, что он пьян, но вечером
он пришел ко мне, исполненный необычного достоинства. Он тихо опустился на
колени около моего трона и прошептал:
- Я сегодня закончил работу. Я послал стихи императору, но думаю, они
ему не понравились.
Я пожал плечами. Он прошептал:
- Я только что получил от него приглашение. Он ждет меня завтра в саду
непреходящей справедливости.
Я пожал плечами. Он прошептал:
- Боху, ведь у меня очень маленькая свита. Моей прислужнице, может
быть, понадобится помощь. Прошу тебя, отпусти со мной твоего врача. Я
кивнул. Он прошептал:
- Ты мой единственный друг. И он ушел.
Я увидел его только поздним вечером следующего дня. Ко мне подошла его
прислужница и стала на колени у подножья моего трона. Она выглядела еще
приземистей, старше и безобразней, чем обычно; она протянула мне свиток
такого сорта, на каких обычно распространяют официальные объявления. Сверху
я увидел два портрета - свой и Тоху. Дальше шло вот что:
Император попросил своих прославленных поэтов Боху и Тоху воспеть
разрушение старой столицы. Боху ответил отказом. Несмотря на это, он
по-прежнему почетный гость в моем вечнозеленом саду, счастливый и уважаемый
всеми, кто его знает. Тоху согласился и сочинил очень плохие стихи. Ниже
приведены образчики этих скверных виршей. Язык и правая рука Тоху теперь
заменены деревянными. Император предпочитает искреннее признание поэта в
бессилии пустословию льстивого подхалима.
Я встал и проговорил безжизненным тоном:
- Я иду к твоему хозяину.
Он лежал в ее комнате на ковре лицом к стене и шумно дышал. Почти все
его тело закрывал так и не снятый церемониальный плащ с расплывшимися
пятнами. Мой врач, стоявший рядом с ним на коленях, в ответ на мой взгляд