"Аполлон Григорьев. Один из многих" - читать интересную книгу автора

- Зачем? - вскричал Севский с негодованием, - у меня чисто.
- Барыня велела, - отвечала девка флегматически и принялась за
операцию.
Физиономия Севского приняла какое-то страдальческое, болезненное
выражение: пытка эта, вероятно, была для него обыкновенна и вместе с тем
слишком несносна. Нетерпение выражалось в его взгляде, но вместе с тем и
какая-то покорность.
Девка ушла, продолживши свое занятие до невозможности: кажется, она
также справляла тяжелый долг, а притом знала, что после него будет справлять
еще более тяжкий, и потому вовсе не торопилась.
Севский опять достал письмо из стола и продолжал его, но продолжал, уже
не перерывая порывов своего _вдохновения_.
"Причина, которая заставляет меня писать к вам, - слишком важна - для
вас, Lydie, и... для меня, может быть. - Да!!!!! то, что я узнал, обдало
страшным холодом мою душу, обдало потому, что... я дрожу написать это... Я
люблю вас безумно, пламенно, я вас люблю, Lydie, я ревную... смейтесь надо
мною!..".
Продолжение, как видите, слишком не гармонировало с _братским_ началом,
но таковы письма влюбленных. Начнет всякий, как человек порядочный, и кончит
черт знает чем, тем, о чем и сам не думал, принимаясь писать. Все дело было
в том, впрочем, что Званинцев, этот холодный эгоист, этот человек без чести
и без правил, - осмеливается произносить ее имя, обещается сделать ее своим
созданием, ее - чистую, светлую, как само небо.
То, что между порядочными людьми называется сплетнею, у влюбленных
носит название благородного порыва.
Письмо было кончено на трех почтовых листочках, но Севский еще не успел
его запечатать, как послышался в передней звон колокольчика. Он опять
поспешно спрятал его в ящик стола и раскрыл Гегелеву "Феноменологию".
Он ждал минуты с три и уже хотел было достать опять письмо из стола,
как чьи-то твердые и быстрые шаги раздались за дверью, и в его комнату вошел
мужчина лет 30, с южнорусскою физиономиею, с длинными черными кудрями, с
усами и эспаньолкой; одет он был в греческое пальто-сак, из зеленого сукна,
застегнутое доверху и, кажется, довольно уже послужившее; но воротнички
рубашки голландского полотна и прекрасные, почти новые перчатки служили
порукою за порядочные привычки этого человека.
- Здравствуйте, Севский, - сказал он с сухим кашлем, - а мне сказали,
что вас нет дома? Я удивился, тем более что сам сказал вам вчера, что зайду
к вам.
Севский видимо изменился, с смущением и робко почти подал ему руку.
- Да... - начал он с смущением, - я, извините, кажется, забыл... а
впрочем... не знаю.
Видно было, что Севскому тяжело было лгать. Пришедший взглянул на него
быстро.
Севский потупил глаза в землю.
- Вы, может быть, заняты? - сказал тот, взявши опять шляпу, брошенную
им на стол.
- О, нет, нет, - вскричал. Севский с умоляющим видом, схвативши его за
руку, - садитесь, садитесь, Александр Иванович! Хотите сигару... Впрочем, вы
кашляете? вам нельзя?
- Ничего, дайте.